Не говори ты Арктике — прощай
Шрифт:
Рассказав эту поучительную историю, жена рассчитывала, что Валентина вместе с ней посмеется над неудавшимся спелеологом, но ее ожидания оправдались лишь наполовину. Валентина действительно от души посмеялась, но тут же спросила: «Люся, а нам-то ты доверила бы своего Санина?» — «Вам? Конечно. Только учти, что после первого же километра будете тащить его на санках!»
На сей раз мы посмеялись втроем, но я — не столько жизнерадостным, сколько задумчивым смехом…
А почему бы мне, подумал я, и в самом деле не пойти с «Метелицей», которая готовится к очередному походу по Северной Земле? Не скажу, чтобы у меня внезапно возникла охота морозить свою шкуру — чего не было, того не было; но маршрут в триста километров мы с «метелицами» уже разработали, к тому же с Северной Землей у меня связаны воспоминания о пережитых там приключениях, и вновь побывать в тех памятных местах… Не говоря уже о другом обстоятельстве, о котором вы скоро узнаете…
Но обо всем этом я пока что умолчал — решил дать идее созреть, налиться соком да и со своим организмом посоветоваться: а вдруг он заупрямится? Когда человеку пятьдесят шесть и на вопрос о самочувствии он отвечает «хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра», тащить в Арктику организм, не выслушав его аргументы, — занятие легкомысленное. Врач, которого я выбрал в посредники, долго и озабоченно качал головой, но все-таки пришел к выводу, что у меня еще имеются некоторые шансы потоптать землю — если я брошу курить, не буду волноваться, сидеть на диете, гулять, спать, поменьше работать, пить валерьянку, не превращаться в соляной столб при виде красивых женщин, принимать на ночь теплую ванну и глотать от семисот до тысячи таблеток в день.
Один из своих рассказов Марк Твен заключил словами: «Так было дело. Кое-что, впрочем, я выдумал». Короче, врач с некоторыми оговорками все-таки дал мне добро, а идея, окончательно созрев, подсказала четкий план действий.
Ход размышлений был таков.
Ко всем эпитетам, которыми я оснастил рассуждения о «метелицах», добавлю еще один: они — женщины с отличным чувством юмора. Слушая их рассказы, читая их походные дневники, я с удовольствием констатировал, что даже в самых трудных ситуациях, борясь «за выживание», они не теряли этого чувства. А я считал и считаю, что юмор — непременнейшее условие жизнеспособности коллектива: пока жив юмор — жив коллектив. Ну хотя бы такая история. Земля Франца-Иосифа, ночевка на торошенном припае… Утром, выйдя из палатки, одна девушка осмотрела в бинокль окрестность и взволнованно сообщила: «Девчата, медведь!» Бинокль стал переходить из рук в руки: «Два медведя!..» — «Какие два, три медведя!» И тогда Ирина Соловьева, одна из симпатичнейших и самых удивительных «метелиц», многократная мировая рекордсменка и чемпионка страны по парашютному спорту, своим неподражаемо спокойным голосом заметила: «Валя, пора отбирать бинокль». Таких забавных случаев в моих блокнотах накопилось множество, а юмор для книги — что соль для еды: без него (не навязываю это другим) документальная проза пресновата.
А сколько драматических ситуаций пережила «Метелица», сколько раз эти «объединенные единством взглядов женщины» проявляли необыкновенное мужество в борьбе за жизнь!
Словом, канва для будущей книги имелась. Но у меня есть крупный недостаток: я умею писать только о том, что пусть не все, но хотя бы частично видел своими глазами. Поэтому для того чтобы написать о «Метелице», я должен пойти с ней в поход. Подумаешь, триста километров, я запросто их пройду — не на лыжах, конечно, предел моих возможностей жена указала довольно точно. Но почему бы мне этот маршрут шаг за шагом, привал за привалом, пурга за пургой — не преодолеть мысленно?
Хорошенько подумав, я пришел к выводу, что на мысленный поход моих сил хватит. Трудновато, но на что только не пойдешь в интересах литературы: ведь в иной день придется отмахивать по двадцать — тридцать километров, да еще против ветра, да еще с грузом через торосы…
«Метелицы» одобрили мое мужественное решение, и на общем собрании мы единодушно и с огромным энтузиазмом утвердили нижеследующий план.
В начале апреля я вылетаю на Северную Землю и готовлю для команды, которая прилетит через две недели, необходимые для старта условия: обеспечиваю хранение высылаемых мне вдогонку трехсот пятидесяти килограммов багажа (лыжи, нарты, продукты питания и прочее), подыскиваю на месте собаку и заключаю с ней авансовый договор на охрану «метелиц» от медведей, с помощью друзей-полярников уточняю маршрут, встречаю «метелиц», отправляю их в поход, держу с ними постоянную радиосвязь, а 9 мая, в день сорокалетия Победы, прилетаю к ним на вертолете — либо с букетом живых цветов (если их удастся нарвать в близлежащих торосах), либо с бутылкой шампанского. Затем, по окончании похода, мы принимаем у финиша поздравления, денек-другой восстанавливаем свои силы и на первом же попутном борту возвращаемся в Москву.
Как читателю уже известно, план утвердила высшая инстанция — моя жена, и я начал подготовку к полету. Раньше это было довольно простым делом — заботу о моем снаряжении брали на себя полярники: куртка и штаны на меху, шапка, унты, рукавицы и прочее. Великолепные вещи, недаром американцы в Антарктиде люто нам завидовали и всеми правдами и неправдами добывали у «рашен френд» предметы обмундирования. Но у этой потрясающе теплой одежды был один существенный недостаток: она весила около тонны — так, по крайней мере, мне казалось. И если в предыдущих экспедициях я еще кое-как переставлял ноги, то теперь тревожила мысль, что передвигаться с места на место придется с помощью автопогрузчика.
Безвыходных положений не бывает!
— Люся, — сказала Валентина, — поскольку твой Санин включен в команду на правах «Мистера „Метелица“, ему положена наша форма, куртка и брюки на гагачьем пуху. Вес — чуть больше килограмма, и никакой мороз не страшен, это тебе могут подтвердить альпинисты, побывавшие на Эвересте. Куртку даст Светлана Гурьева, подшлемник Ольга Аграновская, а брюки Зина Лисеева, завтра принесу.
Забегаю вперед: в форме «Метелицы» я чувствовал себя превосходно. Невесомая и поразительно теплая, она вызывала зависть у многих полярников, которые сочли, что если я и не выгляжу в ней миловидной и элегантной женщиной, то и не похож на пугало, каким казался в старом обмундировании.
Да, еще добавлю: унты, не пудовые, как раньше, а облегченные, сделанные по индивидуальному заказу народным умельцем, дал мне в поездку Михаил Кузнецов, муж Валентины.
Распрощавшись с Москвой, я выехал в Ленинград, откуда полярники берут старт и в Антарктиду, и в Арктику. Весть о том, что отныне я не «кошка, гуляющая сама по себе», а полноправная «метелица», Алексей Федорович Трешников воспринял со свойственным ему юмором, пожелал удачи, и, вдохновленный его напутствием, я спецрейсом вылетел на Северную Землю.
Остается лишь добавить, что активнейшее участие в разработке нашего плана принимал Валерий Лукин, которого с «Метелицей» связывает давняя дружба. Именно к нему-то, по его приглашению, я и летел на Средний, где базировалась «прыгающая» экспедиция.
Так что у меня будут и «Метелица», и Лукин — перспектива, о которой можно только мечтать.
О ГОСТИНИЦЕ, МУЗЫКЕ И ПРОЧЕМ
Наш борт приземлился на Среднем ночью. По-другому не бывает — полярные самолеты всегда прибывают к месту назначения в самое неудобное для меня время — ночью или ранним утром, когда мне особенно хочется спать. Летчики обычно ссылаются на погоду или волевые решения руководителя полетов, но закон больших чисел свидетельствует, что это не простое совпадение, а злостный умысел со стороны полярной авиации, которая никогда не считалась с режимом моего сна. И не только моего: ведь кто-то меня встречает и, следовательно, тоже не спит, бормоча по моему адресу проклятия и репетируя радостное «добро пожаловать!».
На сей раз обошлось без церемоний. Два молодых человека, Валерий Карпий и Володя Чурун, отрапортовали, что за какую-то провинность именно они отряжены Лукиным для торжественной встречи, а через несколько часов им вылетать на работу, и посему они чрезвычайно довольны, что не спят и морозят свои шкуры на взлетно-посадочной полосе. Затем встречающие подхватили мои вещи, сунули их вместе со мной в вездеход, и через несколько минут мы прибыли в давно знакомую летную гостиницу, где экспедиция занимала битком набитую кроватями обширную комнату. Указав мне на свободную койку, Карпий и Чурун улеглись и спустя мгновение так захрапели, что едва не перекрыли богатырский, не имеющий себе равных храп Валерия Лукина, храп удивительной силы, с переливами, свистом и взрывными аккордами. Если бы нашелся композитор, способный сопроводить его музыкой, он создал бы оригинальнейшее произведение искусства. Моя койка на втором ярусе оказалась в непосредственной близости от койки Лукина, и все последующие ночи мне снились свирепые ураганы и гул моторов, а бывало, когда храп достигал апогея, я подпрыгивал на койке, как акробат на батуте. Забегаю вперед: с той поры, бывая с Валерием в совместных командировках, я прилагал все усилия, чтобы день проводить только с ним, а ночью быть от него как можно дальше.