Не говорите ему о цветах
Шрифт:
В тот момент, когда я выходил из комнаты, женщина проснулась и принялась хрипло кричать. Я буквально скатился с лестницы. Когда я уже был на первом этаже, то услышал, как с высоты последнего она вопила на весь дом: «А ты заплатил мне? Где деньги?». Этот крик преследовал меня даже на улице. Я мчался со всех ног и остановился, только отбежав метров сто от ее дома.
Стояло прекрасное, сказочное утро. Первые теплые лучи солнца заливали стены нарядных вилл и подчеркивали несравненную красоту цветов. Весь мир был радостным и праздничным. Только не я. Я чувствовал себя уставшим и грязным, словно побывал в помойной яме. Я весь пропах ужасным,
Вдали я увидел наш дом, выделяющийся белизной в глубине сада. Он показался мне необыкновенно печальным, и я вскоре понял почему. Каждый раз, когда смерть посещала его или когда кто-нибудь исчезал, Концепция закрывала ставни окна. В тот день ставни всех окон были закрыты, дом стоял безглазый и от этого сам казался мертвым. Я дошел до решетки и натолкнулся на десять пустых стульев у прогулочной дорожки. Стариков тоже не было. Они исчезли, как исчезли Урсула и я. Я прислонился к решетке и смотрел в сад.
Тогда, господин комиссар, я увидел то, что заставило меня вздрогнуть. В домашнем халате, с голыми ногами и с большой маминой лейкой в руке по саду бродил мой отец и поливал цветы. Он не пропускал ни одной клумбы, ни одного кустика. Вид у него был очень довольный. Потом отец поставил лейку, взял тяпку и начал выпалывать травку. Он целиком был поглощен своей работой. Меня поразило, что он трудился с видимым наслаждением. Иногда он останавливался, подходил к какому-нибудь цветку и долго его рассматривал. У отца были слегка вытаращенные глаза и дрожащие руки. Он что-то бормотал себе под нос. Я подумал, что бедная мама, если бы могла его увидеть, была бы просто счастлива. Но время бежало, мне надо было спешить. Я покидал дом с легким сердцем, зная, что теперь цветам ничто не угрожает, мой отец о них позаботится.
Я пришел на вокзал, взял чемодан из камеры хранения и купил билет второго класса до Парижа. Я прибыл туда вечером и провел ночь во второразрядном отеле. Помню, что мой номер был оклеен обоями в цветочек, которые отставали у умывальника. Я даже пытался их приклеить, но они, конечно, сразу отвалились, и я отказался от своей затеи. Вероятно, всему виной была сырость. На следующий день я пошел на восточный вокзал и взял билет до Гейдельберга. Урсула часто упоминала этот город, казалось, она хорошо его знает. Возможно, там она и жила.
Только что прибыв, я был поражен красотой этого места. Это был город Урсулы, он был романтичный, как она сама. Я снял комнату в старом отеле. Из моего окна виднелся древний замок, который возвышался над холмом и виден был почти из любой точки города.
Я долго искал Урсулу, всю осень и потом всю зиму. Иногда мне казалось, что я ее нашел. Я бросался, увидев белокурую девушку. Но увы! Это была только похожая на нее. Я все время был начеку. Целыми днями бродил по улицам, заходил в магазины, надеясь что она вот-вот появится. Но мне оставалось лишь вздрагивать, когда вдали появлялась юная блондинка. Мое небольшое состояние начало таять, хотя я и не делал крупных расходов. Наступил день, когда я оказался перед дилеммой: вернуться во Францию или остаться здесь и зарабатывать себе на жизнь. Я предпочел остаться в Гейдельберге, ведь я поклялся найти Урсулу. У меня были трудности с языком, пришлось записаться на курсы для иностранцев, где я быстро достиг успеха в изучении немецкого.
Мне удалось устроиться на работу к садовнику, и я получал двадцать марок в день. На моем попечении были три оранжереи, наполненные цветами. Работа оказалась совсем несложной: следить за температурой, отоплением, поддерживать определенную влажность и другие мелкие поручения. Должен сказать, что я хорошо справлялся со своими обязанностями, и хозяин был мной доволен. Целые дни я сидел в кресле среди цветущего и благоухающего сада, мне было хорошо и спокойно. Я даже завел друга, сына хозяина, который, как и я некогда, изучал математику. Мы часто проводили вместе вечера. За кружкой пива мы рассуждали о выводах уравнений и спорили о трудах Бурбаки.
Однажды вечером хозяйский сын пригласил меня в кабачок, который назывался «Торкелькеллер». Мы сели напротив небольшой сцены, где выступали эквилибристы, факиры и танцовщицы, смотрели представление и попивали пиво. После небольшого перерыва в концертной программе на сцену вышла девушка с обнаженной грудью и аккордеоном в руках. Она прислонила инструмент к груди и начала тихонько наигрывать. Я смотрел то на нее, то на блистающий никелем и позолотой аккордеон. На нем крупными буквами было написано: «HOHNER TROSSINGEN». Я повторял про себя это слово: Троссинген.
И внезапно моя память услужливо подсказала: БЕНЗИНГ. ХАНДСШУМАХЕР. ТРОССИНГЕН. Эту надпись я прочел на перчатке, оставленной на клавишах, на перчатке, которую я в какой-то момент принял за отрезанную кисть, — она источала сухой запах пыли, ветхих книг в старинных библиотеках. Я спросил у своего приятеля, где расположен Троссинген. Он ответил, что в этом городе находится очень известная фабрика по производству губных гармошек и аккордеонов самой высшей марки «HOHNEP». Город этот расположен в Вюртемберге, недалеко от Штутгарта и озера Констанс. Я легко отыскал его на карте.
Два дня спустя я был уже в Троссингене. Я долго бродил по гулким и звонким улицам, вдоль здания фабрики музыкальных инструментов и пришел в центр города. Я попал в живописный парк с зелеными лужайками и вековыми елями. Мои легкие наполнялись живительным и пьянящим воздухом. Мне казалось, что я заново родился. Душу переполняли желания, и я был уверен, что они исполнятся. Девушка моей мечты жила здесь, это твердое убеждение окрепло в моей душе. Конечно, она должна была быть здесь, среди этих высоких холмов!
Урсула! Я столько раз произносил это имя за мою долгую одинокую зиму, что оно стало для меня талисманом, далекой и светлой мечтой. Странное дело! Сейчас я не мог вспомнить ее лица. Я видел красивый разрез глаз, подбородок, губы, спокойный высокий лоб и сами глаза, подобные водяной пыли синего океана, но я не мог соединить это все воедино. Я даже разозлился. Без конца вспоминал, извлекал из своей памяти новые штрихи ее портрета, но вырисовывался только смутный силуэт. Призрачная мечта!
Весь день я бродил в поисках Урсулы. Заходил во все кафе и темные мрачные погребки, где за круглым столом сидели ветераны войны и вспоминали времена своей фронтовой юности. Я забрел в протестантский кафедральный собор, пустой и печальный, где единственным украшением было распятие на белой стене, и в огромной дубовой раме перечислены псалмы, предназначавшиеся для будущей службы.