Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Как знать, если бы не Дивей, который оказался в наших руках, может, хан еще раньше махнул бы на нас рукой, но оставлять своего лучшего полководца у врагов Девлет-Гирей не хотел ни в какую, а потому решил вначале освободить мурзу, а уж потом…
Сразу скажу, что в любом случае это ему бы не удалось. Приставленный по моей просьбе к Дивею Дмитрием Хворостининым особый ратник должен был перерезать мурзе глотку в тот момент, когда татары ворвутся в гуляй-город. И не надо мне тыкать в нос выспренние слова о христианском милосердии и заботе о пленных. Это – враг. Вдобавок – умный враг, а значит, опасный вдвойне. И выпускать
А что до гонца, то о результатах его допроса знала добрая половина крымчаков – слухи хоть и ползают, зато с такой скоростью, куда там молнии. Знали конечно же не всё, но основное: «Идет рать новгородская многая». Но им хватило. И татарская конница, обтекая наши ряды, в панике ринулась наутек.
Хворостинин, стоящий рядом со мной, устало опустил саблю и вытер пот с лица, еще сильнее размазав потеки грязи. Вышло настолько забавно, что я засмеялся. Он удивленно посмотрел на меня, а затем и сам захохотал. Заливисто. Открыто. От всей души.
«Странно, и почему я раньше, всего пару-тройку месяцев назад, считал, что среди опричников одни сволочи и подонки», – подумалось мне.
Но смеялся я недолго. Ровно до того момента, пока рядом не пронесли бездыханное тело Балашки. А потом еще кого-то. И еще. Их укладывали рядками, возле щитов гуляй-города, а я пытался проглотить какой-то твердый комок, застрявший в глотке, и все удивлялся, почему он не глотается.
«Смотрите хорошенько, о волки! Разве я не сдержал слово?» – сказал Маугли.
И это было действительно так, ибо мы победили. Но сколько же пришлось заплатить! Воротынский конечно же прав, победы без покойников не бывает. Вот покойников без победы – сколько угодно, а наоборот – дудки, потому нужно было радоваться, что я и пытался сделать. Если бы не комок. Странно, что же могло застрять у меня в горле, если я последний раз ел вчера вечером? Ответа не нашлось.
Почему-то в памяти всплыла строка из романса Вертинского: «Я не знаю, зачем и кому это нужно, кто послал их на смерть недрожащей рукой». Я горько усмехнулся. Увы, я знаю. Этих послал именно я, надеясь, что они уцелеют, и твердо зная, что вернутся немногие. Послал сознательно. Так было нужно для Руси. Только от этого мне не легче.
В тот день я твердо решил – полководцем больше не буду. Никогда. Даже третьим или каким там еще по счету воеводой гуляй-города, которым меня назначил Воротынский. Одно дело – убивать врагов, совсем иное – посылать умирать. Знаю, так было надо. Все равно. Пусть это делает кто-нибудь другой.
И, глядя на энергично распоряжавшегося князя Осипа Бабильского-Птицына, с облегчением подумал: «Хорошо хоть этот уцелел».
А откуда-то сверху, насмешливо наблюдая за мной, кривила губы в ироничной ухмылке судьба. Жаль, что я не видел этой зловещей ухмылки, иначе сразу бы вспомнил, что иногда она улыбается только для того, чтобы показать свои острые зубы. Она-то уже тогда знала, для чего уберегла Осипа, только не говорила. Да если бы и сказала, вопреки своему обыкновению предупредив заранее, все равно я бы ей не поверил.
А зря.
«Мясо обглодано почти до кости!» – прохрипел Серый Брат. «Но кость еще надо разгрызть», – отвечал ему Маугли, продолжая убивать рыжих собак.
Девлет-Гирей не стал больше искушать судьбу, рванув
Меня он тоже не прихватил. Правда, предложил, не забыл. Почти никому не предложил – лишь мне, Хворостинину и еще пяти воеводам. Отказался только я. Устал. С непривычки слишком много крови, слишком много трупов, а я некроманией не страдаю – обычный человек. Остальным легче – народ привычный. Может, со временем и у меня что-то притупится, как знать, но пока я предпочел вернуться в Москву…
Эпилог
Я устало смотрю на аккуратную стопу чуть желтоватой бумаги, лежащую на краю, слева от меня, и зачем-то провожу пальцем по гладкой деревянной поверхности столешницы. Нет, сегодня я не стану писать о своих приключениях – уж очень разбередило душу. Сегодня у меня выходной. Пускай это будет обычный вечер воспоминаний.
В крохотное оконце ласково заглядывает ветка яблони, одобрительно помахивая пожелтевшими листьями: «Правильно, дружок. Передохни».
Я неторопливо встаю и начинаю задумчиво вышагивать по комнате, стараясь наступать именно на те половицы, которые тягуче скрипят под моими ногами, будто стремятся что-то напомнить или подсказать. Некоторые повизгивают особенно громко.
«Опоздали, мои милые, – отвечаю я им. – Подсказывать надо было гораздо раньше, двадцать четвертого февраля тысяча пятьсот семьдесят первого года, когда я выезжал из Москвы, сопровождаемый веселым перезвоном колоколов. Перезвоном, сообщавшим, что сегодня – день чудесного обретения главы Иоанна Предтечи, а если коротко, то попросту Обретение. Вот и подсказали бы тому наивному, которому казалось, что выезжать в дорогу в день с таким символичным названием – лучше не придумаешь. Особенно если эта дорога ведет меня навстречу моему обретению. Обретению любимой».
Помнится, от избытка чувств я тогда даже показал язык угрюмому и приземистому двухэтажному Земскому двору, расположенному прямо возле северного угла Кремля, где его стена соединялась со стеной Китай-города. Впереди, прямо по курсу, горделиво высилась Воскресенская башня с воротами, открывающими путь к мосту через Неглинную. Кстати, иной раз их тоже называли по имени реки. Ворота были широко распахнуты настежь, радушно провожая меня и моих спутников. В тот день мне казалось, что даже стены Китай-города благодушно скалятся мне вдогон выщербленными зубцами-зубами.
Я еще не понимал, что тот день был ироничной усмешкой коварной судьбы, откровенно насмехавшейся и над моей наивностью, и над моими радужными мечтами, и над надеждой обретения, понятия не имел, сколько и что мне предстоит испытать. Мне было неведомо, что суждено найти, вновь потерять и снова найти, пожертвовать и приобрести, что впереди меня ждут предательство и боль утрат, мясорубка боев и нечто совсем запредельное, о чем я и посейчас размышляю, так и не в силах понять – было или нет… Я ничего еще не знал в этот солнечный февральский денек.