Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Михайла Иванович, сердито засопев, отвернулся и в свою очередь мрачно уставился на меня. «Твоя вина, фрязин, – красноречиво говорил его укоризненный взгляд. – Уехал во Псков, вместо того чтобы делом заниматься, вот они и прозевали».
Между прочим, совершенно несправедливое обвинение. Все равно за месяц-полтора, да пускай даже два мне удалось бы самое большее вчерне подготовить новую систему охраны границ на бумаге, и только. Воротынский даже не успел бы утвердить ее на Думе и у царя, а уж внедрить в жизнь тем паче. Но я не стал изображать из себя невинного страдальца – не то время и не то место. Потом все объясню. Вместо этого я, сделав вид, будто не замечаю упрека, повернулся к Бельскому, который неторопливо и обстоятельно продолжал свои рассуждения:
– Опосля же они у Волчьих Вод на Муравский шлях вышли, но и тут слукавили – недолго по нему продвигались, вбок сместились. Хитро придумали, ничего не скажешь. Места тут, знамо, для конных людишек неподходящие, низинки да топи, не разогнаться, зато нашу засечную черту обойти можно. Вот они ее и… – Он, не договорив, тяжело вздохнул, неспешно обвел взглядом присутствующих и спросил, обращаясь ко всем сразу: – И что нам теперь делать? Назад, к Москве ворочаться? Али туда, наискось идтить, чтоб путь перекрыть? Кто как мыслит?
Дальнейшее рассказывать долго, да и ни к чему. Скажу только о главном. Пока полыхали дебаты, я уже прохлаждался на лугу – из шатра меня бесцеремонно выперли, а затем, налопавшись душистой пшенной каши, понемногу клевал носом под полотняным навесом, прикрывавшим обеденный стол от жарких лучей солнца.
Спустя два часа прискакал еще один сакмагон, но на сей раз настоящий. Что уж он там наговорил воеводам, понятия не имею, но те завозились поэнергичнее и где-то ближе к вечеру приняли загадочное решение – с места не трогаться, но станы собирать, а тем временем заслать гонцов к царю, который со своими опричниками расположился наособицу, причем западнее, то есть почти на пути основных татарских сил. Как скажет государь, так они и поступят.
В дорогу снарядили десяток, включая меня с настоящим сакмагоном, Пантелеймона и остроносого. Все ратники были из полка Воротынского. Старшим назначили Пантелеймона, но только над прочими сопровождающими, а главным представителем и докладчиком текущего положения дел был молодой веснушчатый парень с задорно вздернутым курносым носиком.
– А что, фрязин, верно сказывают, будто за морями-акиянами есть земля, где люди вовсе черные ходют и совсем нагишом? – улыбчиво спросил он меня, едва мы тронулись в путь.
– Верно, – кивнул я. – Только не нагишом. На поясе у них повязка.
– Ишь дикие совсем, а знают, что уд [48] хоронить надобно, – засмеялся он и тут же: – А меня Балашкой кличут. Сызмальства так прозвали, когда я еще толком словеса не выговаривал и ковшик так кликал [49] , – пояснил парень чуть стыдливо. – Да я не обижаюсь. А правда, что…
Пока ехали он, честно говоря, изрядно притомил меня своими вопросами. Любознательность из него так и выпирала, не давая ни минуты покоя ни ему, ни окружающим.
48
Уд – так на Руси в то время называли мужской половой орган.
49
Имеется в виду слово «балдашка», означающее деревянную чашку или черпачок, которым набирают воду из ведра.
Хотя на самом деле был он далеко не прост – в этом я убедился еще на подъезде к царскому стану, раскинувшемуся близ Серпухова. Вначале он всполошил его своим неожиданным появлением – охрана у опричников была организована не ахти, и Балашка в надвигающихся сумерках сумел проскользнуть через сторожевые разъезды, как нож сквозь масло.
Вообще-то затея была рискованная. Никто не возражал, потому что поначалу даже не поняли, зачем он нас остановил, едва вдали показались огненные точки костров. Остановил и, спрыгнув со своего коня, припал ухом к земле. Слушал Балашка недолго, с минуту, после чего еще раз огляделся по сторонам, зачем-то загибая пальцы на левой руке, затем на правой, вновь на левой, при этом беззвучно шевеля губами. Что считает парень – загадка, зачем мы тут стоим, когда нам осталось всего ничего, – еще более непонятно. Но он – старший, так что ждали и помалкивали.
– Вон там поедем, – негромко сказал Балашка, указывая на лощинку между двумя небольшими холмиками. – А потом вправо свернем.
– Стан-то по левую руку от нас, – возразил Пантелеймон.
– По левую, – согласился Балашка. – А мы поначалу пойдем вправо. Ништо, не заплутаем. Вы токмо за мной держитесь. И копыта у коней замотать надобно.
Это уж и вовсе не лезло ни в какие ворота. Я начал догадываться, да и другие, думаю, тоже, и даже еще раньше меня, но возразить отважился только Пантелеймон:
– Перебьют нас всех сослепу, тем и закончится.
– Чай, узрят, что не татары пред ними, – отмахнулся Балашка и принялся помогать мне закутывать конские ноги. – Ну что, фрязин, пройдем? – весело спросил он, когда мы управились.
Я неопределенно пожал плечами:
– Как повезет.
– В битве на везение не уповают, – поучительно заметил Балашка и легко, даже не касаясь стремени, птицей взлетел в седло. – Ну, с богом.
Нас окликнули только раз, да и то, когда мы были уже возле первых костров.
– Свои, – нахально ответил Балашка, даже не попытавшись ускорить ход коня.
– Кто свои? – негодующе переспросил какой-то ратник.
– Ослеп, что ли?! Зенки продери, вот и углядишь! – огрызнулся Балашка и, не удержавшись, озорно добавил: – Земщина в гости прикатила поглядеть, как вы тута воюете… с салом.
– Да ты на себя допрежь поглянь! – возмутился тот, после чего до него дошел весь смысл сказанного, и он взвыл: – Хто-о-о?!
Но мы были уже возле настежь распахнутых ворот треугольного серпуховского кремля. Честно говоря, не знаю, чем бы в конечном счете закончилась наша затея, потому что сзади уже бежали с саблями наголо, угрожающе завозились у костров сбоку, но бог миловал, и мы нос к носу столкнулись с небольшой группой всадников, во главе которой на белогривом коне я увидел царя.
Едва Балашка сообщил Иоанну тревожные новости, стан загудел еще пуще – народ откровенно запаниковал. Было с чего: оказывается, татары почти под боком, а сил у самого царя немного, всего-то несколько тысяч.
Но по-настоящему парень удивил меня в конце, когда в ответ на очередные попреки царя в измене и ехидное замечание о том, что земщина могла бы прислать гонца поопытнее да породовитее, он внезапно выпрямился, вытянувшись в струнку – не иначе комплексовал из-за небольшого росточка, – и звонким голосом отчеканил: