Не хочу быть полководцем
Шрифт:
Зато первого я запомнил на всю жизнь. Очень колоритная внешность, а на голове вместо головного убора какая-то чалма. Он еще все время визжал что-то нечленораздельное. Мы прикончили его вдвоем все с тем же остроносым, и, честно говоря, главная заслуга была Осьмуши. Я только нанес завершающий удар, неумело, как придется, воткнув саблю в его живот, а он отбить мой корявый удар не сумел, скованный яростной рубкой с остроносым.
Кстати, патриотических призывов и воплей типа «За царя-батюшку!» я не слыхал. Ни одного. Всякое доводилось услышать, а этого нет. Видать, исчерпал он свой лимит, потому что все тот же Пантелеймон рассказывал, что, когда под Казанью государь появлялся среди полков, у ратников и впрямь прибавлялось сил и духа – хотелось идти и побеждать. Только с тех пор прошло изрядно времени. И не полторы дюжины лет – вечность. Сам государь и постарался, потрудился над собственным имиджем. Думал, поярче его раскрасить, а на деле только залил все кровью, и получилось некрасиво. Очень.
Да и что о нем говорить – нет царя, и точка. Сбежал, бросив все и всех. А о трусах перед боем не поминают. Говорят, примета дурная. Опять же и дышать без него легче, вольготнее. Особенно воеводам. Ничто не отвлекает. Мысли посторонние в голову не приходят. Например, о плахе. Или о том, что с тобой сделают в случае отступления. То есть опять-таки о плахе. Поэтому и рассуждают делово, расчетливо, без нервотрепки.
А там, под Москвой, дрались за иное. За род, за Отечество, то есть чтоб память предков не посрамить, за Русь. Ну и за столицу тоже, но больше как за символ. К тому же и близость к городу прибавляла отчаянности. Каждый, можно сказать, собственной кожей ощущал взгляды со стен, устремленные на него. Именно на него, а не на кого-то другого. На самом деле конечно же нет, да и далеко до стен – ни черта не разглядишь, но…
Кто там собрался? Да бабы со стариками, детишки с женками. Потому никто и не забывал – защитник он, заступник и отступать ему некуда. Хватит уж, наотступались.
Но я отвлекся. Бой продолжался с переменным успехом, однако перемены эти все чаще случались в нашу пользу. То есть шаг вперед – два шага назад делали не мы – татары. Не хотели, визжали что-то на своем гортанном языке, аж пена изо рта фонтаном от злобы, ан все равно подавались назад. Чуть-чуть, немного, но я успел приметить – деревце, что высилось впереди нас, спустя полчаса оказалось уже сбоку, а ведь в самом начале боя до него было метров тридцать, а то и все пятьдесят.
А потом Воротынский исполнил задуманное и двинул в бой свой резерв, который приберегал до поры до времени. Он-то и решил исход дела. Не знаю, что подумали татары, но мгновенно усилившегося натиска с нашей стороны они не выдержали и подались назад, бросившись бежать.
После боя Воротынский, уже сидя в шатре, куда меня вновь позвали, еще долго возмущался тем, что из-за нерешительности Бельского мы упустили верную победу, потому что уже вбили крымчаков за луг, чуть ли не в болото, и надо было не останавливаться и не давать сигнал к отходу, а продолжать преследование. Татев вновь вяло возражал, защищая большого воеводу, потому что у болота, дескать, нас непременно ударили бы в оголенный бок – полк левой руки подотстал, а потом дебаты резко оборвались.
Прискакал гонец с вестью, что князь Иван Дмитриевич Бельский тяжело ранен, его уже повезли в Москву, после чего Воротынский, с силой вогнав саблю в землю, в сердцах изрек пророческое: «Теперь все!» и угрюмо опустил широченные плечи. Даже вечный спорщик Татев на этот раз не решился ничего возразить, а лишь тихонько пробормотал себе под нос: «Да, князь Иван Федорович – это не то».
А что не то, стало понятно, когда Воротынский вернулся, тяжело скрестил на груди руки и выдохнул: «Велено отступать». И мы отступили, форсировав Москву-реку и понуро входя в городские ворота. А горожане испуганно смотрели на нас и только часто-часто крестились.
И все это молча.
Глава 15
Старые и новые знакомые
Ох и ответственное поручение дал мне князь сразу после сражения. Надо, дескать, проверить, как там у него народец на подворье, ну и указать, кому куда бечь, если татары и впрямь попытаются запалить город. Думал, не догадаюсь, что он таким наивным способом пытается уберечь меня от предстоящего боя.
Нет уж.
«Когда придут рыжие собаки, Маугли и Свободный Народ будут заодно в этой охоте».
Вот так вот. И точка! Разумеется, Киплинга я не цитировал, разве что мысленно, но сам себе поклялся, что к утру буду как штык.
Кстати, насчет пылающего города мысль именно моя. Несколько раз я подсовывал ее князю, пока не добился своего. Вначале действовал намеками, потом стал шпарить прямым текстом. Про свои видения не упоминал, разве что вскользь, типа сны мне зловещие в последнее время снятся, причем одни и те же. Но в первую очередь мне на руку сыграло то, что май и правда выдался сухим, а город, не считая отдельных каменных храмов, сплошь деревянный.
Воротынский поначалу отмахивался, но, когда пошел прямой текст, – призадумался. А я все бубнил и бубнил. И про сухую погоду, и про деревянные строения, и про то, что у нас в Гишпании мавры, когда не в силах взять город, всегда его пытаются запалить, чтоб ни себе ни людям.
– Тихо кругом, безветренно, – вяло возражал он под конец, а я опять за свое:
– Долго ли до ветерка. И надо немного – легонько подул, а огню и малости хватит.
Словом, удалось мне убедить князя, чтобы он отвел свой полк не туда, куда ему велено Мстиславским. Тот повелел встать перед Арбатом, чтобы организовать защиту государева дворца, который там высился, а Воротынский под моим напором выбрал совсем иное место, аж за Яузой, но главное – более открытое со всех сторон. То ли козий выпас там был, то ли пастбище для коров – не знаю. Лишь потом мне сказали, что это Таганский луг.
Вообще-то Михайла Иванович мало чем рисковал, выказывая подобное непослушание перед своим «главкомом». Если Бельский просто осторожничал, но умел заставить, потребовать, словом, сделать так, чтобы его послушались, то Мстиславский так и не понял, что делать с неожиданно попавшими ему в руки браздами правления. Да он и сам чувствовал, что организовать очередной отпор в чистом поле он не сумеет, потому и приказал разместить все полки на городских улицах и в предместьях, то есть в примыкающих к городу слободах.
Слушались его плохо. Опричный воевода князь Василий Иванович Темкин-Ростовский, которого Иоанн оставил вместе с сыном Иваном и небольшим количеством людей «для бережения царева добра», заявил, что земские ему не указ, ибо у него особое повеление государя. После чего преспокойно направился к царскому дворцу, стоящему на Арбате.
Полк левой руки вообще рассосался в неизвестном направлении вместе со своим большим воеводой князем Иваном Петровичем Шуйским, который также весьма скептически отнесся к распоряжениям Мстиславского.