Не обожгись цветком папоротника
Шрифт:
— Но, — повернул он лошадку.
Далеко в лесу была их сторожка. Когда зимой ходили на охоту, в ней иногда оставались ночевать, если не успевали засветло домой. Летом день длинный, ею не пользовались, тем более, охотиться с размахом некогда, вот она и стояла без дела.
Приехали нескоро. Ярослав внёс девушку, осмотрел помещение. Конечно, условия неприхотливые, но жить можно.
В дальнем углу лежанка, покрытая старой шкурой, Агнию он положил туда.
Кресало, кремень — всё на
Поставил у изголовья воду.
— Ну, всё. Пора мне домой… Оставайся. Завтра приеду, будем обустраивать тебя. А пока так переночуешь.
У Агнии закрывались глаза.
— Ты это… — Ярослав помялся, — на двор… хочешь?
— Куда? — Агния нахмурилась, не понимая.
— Ну, в уборную…
109
— Хыля, иди в сарае почисти, на свинью уже страшно глянуть, — приказала Кисеиха.
— Так, я у неё только вчера убиралась, — тут же вмешалась Калина.
— Ну, значит, плохо убралась, — Кисеиха так просто не сдавалась. — А хорошая хозяйка и два раза в день должна за всеми убрать.
Хыля послушно вышла во двор. На грудь словно лёг тяжёлый камушек.
И совсем не в том дело, что не хочется или другим она была занята. Нет. И работать на ногах весело, и дела по дому все интересные. А причина в том, что мать не любит, когда она рядом. Как только хозяйские дорожки пересекаются, матушка тут же находит для дочери дела подальше от своих глаз. И это каждый раз больно.
Это Хыля поняла и, часто, сама стала опережать желания матери. Так легче.
Калина осталась в хате наедине со свекровью. Подышала тяжело, глядя на Кисеиху, но на этот раз промолчала. Что толку-то? Отвернулась к печке.
Кисеиха разошлась. Схватила мокрую тряпку, стала стены от копоти чистить, бурча что-то про нерях и дармоедок.
Калина вздохнула, хоть следом за Хылей беги в сарай. Ох, и склочная же баба, её свекровь.
Вдруг Кисеиха охнула, словно от боли. Ещё не зная, что случилось, Калина мысленно позлорадствовала, мол, так тебе и надо.
— Калина, а что здесь за иголка воткнута?
— Где?
— Да вот. — Кисеиха показала довольно длинную иглу. — Между брёвен была.
— Не знаю.
— А кто будет знать? Кто её сюда засунул?
Кисеиха задумчиво вертела в руке иглу.
— Ай, подбросил кто? Да у нас, вроде, такие.
Переключила внимание на уколотый палец.
— Глубоко воткнулась, зараза, — покачала головой, пососала палец.
Стены мыть перехотелось. Бросила тряпку.
— Как Хыля вернётся, скажешь, чтобы вычистила всё тут.
Сама вышла на улицу — посидеть на лавке, посмотреть, что народ делает. Может, кто мимо пройдёт,
К вечеру палец опух, покраснел, стал болеть сильнее. Кисеиха не спала, держала его в холодной воде — так более-менее терпимо.
Но утром на него было страшно смотреть. Отыскала иголку, вновь задумчиво рассматривала её.
Спросила у мужу:
— Не знаешь, что здесь за иголка торчала?
Тот пожал плечами.
Потом спрашивала у всех домочадцев, и все ответили приблизительно одинаково. У Хыли не спросила. Почему-то язык не повернулся.
На следующий день поняла, что дело серьёзное. Пошла к Лещихе, что она посоветует.
— Как бы не антонов огонь у тебя разгорался, милая, — страшные слова ударили наотмашь.
Лещиха стала готовить какие-то снадобья, но Кисеиха не стала даже и слушать, побежала в лес. Не для Лещихиного ума такие серьёзные вещи.
Дорога в колдыбань Кисеихой не раз была топтана, а вот далее, к старой лачуге и ещё более старой её хозяйке, не ходила уже несколько лет. Поплутала немного, но дошла.
— Пришлёпала! Тебя тут только и не хватало! — Кисеиха едва открыла дребезжащую дверь, как услышала слова приветствия. Но от них охоты встречаться с Власой не прибавилось. Да делать нечего, и Кисеиха, дрожа и согнувшись в три погибели, вошла и закрыла за собой дверь.
110
Баушка злилась. Но вид подавать было никак нельзя. Поэтому она держала всё в себе. Одному лишь Айке рассказала. И то шёпотом, и когда они были далеко от дома.
Злилась же она на домового.
Сколько она живёт в этой хате, столько она его и знает. Лично не видела, тут уж не довелось, но беседы односторонние с ним вела и каждый день, втайне от Ивара, собственноручно прикармливала. Но теперь его, похоже, не прокормить. Никогда такого не было.
— Кажный день по кринке молока утягивает, — жаловалась она Айке, когда шли с ним к Русе.
Айка посмотрел на баушкино расстроенное лицо и сам расстроился.
— Не, мне не жалко, — выдавила из себя старушка, и Айка догадался, что жалко.
— Я же не для себя стараюсь! — посмотрела на проблему баушка с другой стороны. — Пока все на покосе, испокон веков уже заведено готовить масло. Молока-то много остаётся, так самое время. А нам что готовить?
Айка вздохнул, понял, что, действительно, баушка оказалось в трудном положении.
— Давеча специально пометила — берёт от краю. Там самое свежее. Тогда я свежее в серёдку поставила, а от краюшку вечорашнее, так забрал всё равно свежее — разобрался. Хотя, что там разбираться. Не дурак, поди.