Не оглядывайся назад!..
Шрифт:
Течение в промоине было довольно сильное, и река, словно мерясь со мною силами, а точнее – как кошка с мышкой, играя от скуки в смертельную для «мышки» игру, старалась сбить с ног, чтоб затянуть в свою ледяную ловушку. Туда, где только что под льдом стремительно скрылась моя ушанка.
Упираясь, к счастью, о близкое здесь дно, я попытался достичь противоположного течению реки края промоины, где лёд был значительно толще и где выбраться на него наверняка будет легче.
Мне удалось, борясь с толкающим меня в грудь потоком, ещё раз оттолкнуться теперь уже от наклонного, ещё более неустойчивого, песчаного дна, к тому
«Без паники!» – постарался уговорить себя, находясь уже почти в её полной власти.
Борясь с течением, я выбросил на лёд «мелкашку» и стащил с плеч панягу, тяжеленной гирей повисшую на спине. Её я тоже отбросил на лёд, продолжая тем не менее и без паняги бултыхаться посредине промоины уже, наверное, секунд десять.
Я понимал, что это очень плохо, что с каждой долей секунды я всё больше слабею и шансов выбраться становится меньше. Река же, наоборот, становится яростнее и сильней.
Леденящий холод и проникающий в каждую клетку тела вместе с ним страх всё более и более парализовали волю. К тому же набравшая влаги одежда становилась тяжелее, а силы стремительно, словно их вымывала из меня текучая вода, таяли.
«Главное – не сбить дыхание и постараться сосредоточиться на чём-то основном: например, на продвижении к спасительному краю полыньи…»
С огромным усилием мне удалось продвинуться вперёд на полусогнутых ногах. Этот успех немного окрылил меня. К тому же в том месте, куда удалось переместиться, было совсем не глубоко. Ощущение твёрдого и близкого дна ещё больше укрепило силы, и, сделав следующие два шага, я всё-таки добрался до спасительного, как мне казалось, края лунки. Однако чрезмерно заспешив, оступился и с головой ухнул в ледяную воду, как-то неловко упав на колени и снова оказавшись почти на середине промоины.
Вновь добредя до нужного края, попытался осторожно вытянуть грудь на лёд. Однако тот, омываясь от снега водой, скользил, и после нескольких попыток я вновь оказался на полшага от заветной цели, растолкав к тому же под ногами гальку и углубив тем самым место, где стоял.
Я был близок к полному отчаянию.
«Как просто, как нелепо может наступить конец… Впрочем, смерть в принципе всегда нелепа, то есть – некрасива…» – раз мне ещё хватало сил философствовать – значит, не всё было кончено.
Шайба всё это время бегал вокруг промоины и, весело лая и виляя «бубликом» своего загнутого на спину хвоста, с интересом наблюдал за весьма необычными действиями хозяина. Он явно стремился стать участником неизвестной ему но забавной игры.
Я снова, не зная уже в который раз и хватит ли у меня сил ещё хоть на один рывок, добрался до края промоины, чувствуя под ногами узенькую галечную косу, косичку.
Вбросив обе руки на лёд (рукавиц на них уже не было), я попытался отдышаться и приморозить к очищенному мной здесь чуть раньше льду один рукав куртки. Может быть, так я смогу потом подтянуться.
Шайба, быстро пробегая мимо, всё-таки успел лизнуть меня в ничего почти уже не чувствующую руку, обдав лицо горячим дыханием. И только ощутив это тепло на щеке, я понял, что ещё что-то чувствую.
Ноги, как и руки, я почти уже не ощущал. Будто их не было вовсе. Всё тело тоже одеревенело и плохо слушалось меня. Невыносимо было, стоя почти по грудь в воде, ждать, пока куртка примёрзнет ко льду. К тому же было не так морозно и «намертво» приморозить рукав было совсем не просто. А вот намертво замёрзнуть, стоя так, с вытянутыми руками, было гораздо реальнее.
Река по-прежнему с упорством маньяка-садиста старалась оторвать от грунта ноги.
Я видел, как красные разбухшие пальцы рук скребут по снегу, но всё же вместе с рукавом постепенно отползают по льду.
«Куртку надо снять. Одна она примёрзнет быстрее…» – уже почти бессознательно дал себе команду.
Довольно быстро я сумел расстегнуть нижние, находящиеся в воде, пуговицы. С верхней пришлось повозиться. Пальцы едва слушались меня, а петля от мороза склеилась. К счастью, пуговица переломилась пополам, и полы куртки обрели свободу, тут же превратившись в парус, надув который, течение снова оттащило меня от края этой нерукотворной, вытянутой метра на три в длину лунки.
Полностью снять куртку мне удалось лишь на её середине, где вода доходила до пояса.
Я постарался выбросить её, обмякшую в воде, но ставшую такой тяжёлой, на лёд, чуть сбоку от себя. И это мне удалось.
С воскрешающей надеждой отметил, как она тяжело и плотно припечаталась к чистому в том месте льду.
К куртке тут же подскочил Шайба и, схватив зубами за торчащий клапан кармана, попытался оттащить свою «добычу» от промоины.
– Фу-у… Назад… – тихо прохрипел я, и пёс отскочил в сторону. Не от моего «окрика», а от того, что ему, скорее всего, просто не понравилось это «мокрое дело». Отскочив от куртки, он, урча и наслаждаясь пассивным сопротивлением винтовки, потащил по льду её, ухватившись за ремень и вычерчивая мушкой ствола извилистую линию…
Ухватившись за обледенелое, хрусткое сукно, я вновь попробовал вытянуть тело наружу.
Теперь мои плечи и грудь почти полностью легли на куртку, примёрзшую ко льду. Однако ноги всё ещё находились в воде. И у меня, казалось, уже не было сил: ни проползти хоть немного вперёд, ни поднять их над водой…
К счастью, река меня больше не держала полностью в своих цепких «объятиях». Пока у нас была ничья…
Я стал подзывать к себе Шайбу, незнакомым ни ему, ни мне хриплым голосом. Пёс прекратил свои весёлые занятия и вопросительно взглянул на меня. В вырывающемся из моего горла шипении ему, наверное, трудно было разобрать своё имя.
– Шай-ба… Сю-да… – еще раз позвал я.
Пёс отнёсся к моему призыву настороженно, усевшись рядом с винтовкой, утащенной им от промоины метра на три, и снова недоуменно посмотрел в мою сторону…
А мне было так невыносимо холодно, одиноко и безысходно, что невольные слёзы от жалости к себе покатились из глаз, протаивая бороздки в «коросте» льда, покрывающей лицо, и не сразу замерзая на щеках…
Я попытался шевельнуться, но не смог. Мокрый свитер и куртка теперь составляли единое целое. И это был, пожалуй, самый критический момент, потому что я с полным безразличием к своей судьбе отметил, как безнадёжно устал от борьбы со спокойно журчащей водой, в которой всё ещё находилась часть моего тела… В этот момент мне просто захотелось закрыть глаза и ни о чём не думать. Собрать же разрозненные остатки сил и воли, чтобы что-то предпринять, мне представлялось почти невозможным…