Не от мира сего-3
Шрифт:
— Ну, откуда такая мрачность в суждениях, брат? — спросил Эйно Пирхонен, появляясь из темноты с окровавленным мечом. — У нас только жизнь начинается.
Больше говорить он не стал, потому что спешно подставил плечо под покачнувшегося вперед лива. Усадив его у креста, он спешно перевязал ему раны разорванной тут же нательной рубахой. Полуголые, перепачканные кровью, светловолосые, высокие — они теперь действительно напоминали двух братьев. У Илейки оказалась сломана левая рука, гуанча соорудил из двух специально для этого дела разваленных вражеских клинков шину, подвязав руку к шее.
— Однако ты постарался, брат, — кивая себе за спину, сказал Эйно Пирхонен.
— Так они первые начали, — ответил Илейко, которого от потери крови начала колотить дрожь. — Сколько их тут полегло?
— Больше десятка, — предположил гуанча, подымаясь сам и поднимая лива.
— Одиннадцать?
— Двадцать пять твоих и пятерка-шестерка моих, — безразличным тоном поведал Эйно Пирхонен. — Нам надо в пещеру. Будем там скрываться, пока все не утихнет.
«Ну, вот, наука твоя, Святогор, и пригодилась», — подумал Илейко. — «Еще пятерых первых добавить — получится много. Только с руками мне не везет».
— Это потому, что ты ими активно работаешь, — отреагировал гуанча, то ли умеющий читать мысли, то ли лив уже не мог держать язык за зубами. — Кто не работает руками, тот теряет голову. Ох и обозлятся же вражины! Знатный был поединок!
Они вошли во чрево пещеры, в которой почему-то было не так темно, как снаружи. Сам воздух, должно быть, светился. Илейко не пытался ориентироваться, либо как-то запомнить путь. Все его помыслы вместе с остатками сил были устремлены к одной цели: дойти куда-то, лечь там и отключить свой натруженный организм. Иначе он, организм, не выдержит и отключится сам. Эйно Пирхонену тогда придется волочить его волоком.
— Эйно! — позвал он своего товарища. — Так гуанчи же ушли! Время кончилось. Ты-то теперь как? Почему?
Действительно, Морской Царь самым последним ушел в «светлое будущее». Путь за ним закрылся. Кто не успел, тот опоздал.
— Да, брат, Народ Моря ушел, его время кончилось. Но другое время началось. Эйно Пирхонен тоже ушел. А я остался, потому что не мог бросить тебя, старина. Мы поняли, что с тобой что-то стряслось, а гуанчи своих не бросают. В самом деле, не Царю же мчаться на выручку!
Они спускались вглубь пещеры мимо замерших навеки хахо, мимо вросших в каменный пол, подобных стражам, сталагмитов, пока у небольшого озерца Эйно Пирхонен не сказал:
— Вот здесь и будем ждать у моря погоды.
Илейко облегченно выдохнул. Когда он снова вдохнул, то гуанча протягивал ему сосуд с вином: «Это придется пить, хахо не обидятся». Один глоток согрел иззябшее тело, второй глоток почему-то превратился в лепешку с мелко изрубленным вяленым мясом. Лив еще раз вздохнул и огляделся: он был совершенно один, только воздух как-то загадочно мерцал. Он зажмурил глаза, а когда снова их открыл, то Эйно Пирхонен смачивал в воде из озерца повязку, которой потом обмотал ему руку: «Вода поистине живая. Зарастет, как на собаке». Илейко посмотрел на свою руку, но увидел почему-то реку Седоксу, из которой он вытаскивает знатного леща.
«Если я в пещере, то сюда могут забраться дикие звери, либо, по крайней мере, крысы», испугался он, но страх возразил ему голосом Эйно Пирхонена: «Тогда бы они давно пожрали всех хахо. Сюда доступ всякой твари закрыт. Не потому, что вредно, а потому что ими овладевает ужас. Даже лошадь Заразу Буслаю пришлось на плечах носить».
Илейко пробыл в блаженном беспамятстве, лишь на короткое время просыпаясь, несколько дней. Неподвижность и забота, сопровождаемые полным покоем — это было все, что нужно человеку для восстановления здоровья и сил после очередного подвига. В краткие мгновения бодрствования он пытался разрешить для себя дилемму: один он здесь, а Эйно Пирхонен — всего лишь призрак, либо нет?
Илейко помнил, как он увидел ворона в небе перед началом всего этого безобразия. Тогда он не подумал ни о чем. Теперь же птица-вестник казалась предзнаменованием. Ее роль в истории человечества пытались умалить. Как же — ее взгляд на Землю зачастую представлялся взглядом Господа. Кто-то пытался уверить, что во времена Потопа ворон, выпущенный Ноем, ничего толком не сделал, полетал-полетал да и вернулся обратно короедов с Ковчега выковыривать. А выпущенный ему на смену голубь и ветку принес, да еще и волшебным образом никому на голову не нагадил.
«По прошествии сорока дней Ной открыл сделанное им окно ковчега и выпустил ворона, который, вылетев, отлетал и прилетал, пока осушилась земля от воды. Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли». [185]
Ворон не оправдал доверие, а голубь, тоже в первый раз облажавшись — оправдал. А ведь подлее птиц, нежели голуби, на Земле найти трудно. И он, подлец, принес веточку. Голуби то и делают, что ветки в клювах исправно таскают, хотя гнезд особо не вьют. Чтобы от других птиц отбиваться, не иначе. Ладно, может, кто и принял ворона за кого-то другого, не существенно. Существенно, что он принес с собой на Ковчег. Можно сказать, что пальмовую ветвь, если не вдаваться в подробности. А, вдаваясь, получится, что вербу [186] , в честь чего и получился предпасхальный праздник «Вербное воскресенье» [187] . Старина Ной и его домочадцы не могли не праздновать начало новой жизни на очищенной водами Потопа Земле. И тогда становится не так уж и важно kapeta [188] , либо kakola [189] . Ka — и баста. Хотя, вообще-то, важно. Ворон — вестник Господа, без Творца это дело никак обойтись не могло. Второе пришествие человека на Землю, все-таки.
185
Бытие гл. 8 ст. 6, 7, 8
186
palmu — верба, в переводе с финского, (примечание автора)
187
palmusunnuntai — вербное воскресенье, в переводе с финского, (примечание автора)
188
голубь на руническом санскрите, (примечание автора)
189
ворон, на том же языке, (примечание автора)
Лежал Илейко в самых недрах маленькой земли, прозванной островом Пальма, поправлял свое пошатнувшееся здоровье, и невдомек ему было, что жизнь, кипевшая на покинутых гуанчами островах Канарского архипелага, созидала для себя новую историю, в которой не было места ни ливонскому языку, ни рунам санскрита, ни древнейшим праздникам Веры, да и сама вера в Господа подменялась чем-то бездумным и сослагательным, исходящим из практикуемых властью церквей. Древний равносторонний крест инквизиторы разбили, заложив на его месте свой храм, обросший позднее городом, имя которому, не мудрствуя лукаво, дали Санта-Крус-де-ла-Пальма — святой крест острова Пальма. Память сама о себе дает знать, даже вопреки согласованиям.
Открыв в очередной раз глаза, лив внезапно понял, что вновь закрывать их отчего-то не хочется. Он пошевелил пальцами на сломанной руке и прислушался к своим ощущениям: вроде зажили кости. Конечно, мечом пока не махаться, но чесать бороду уже можно. Илейко не чувствовал голода, холода и жажды. Огляделся — в слабо светящемся воздухе пещеры проступали контуры стен, выход, сталактиты и сталагмиты, а также лежащий рядом человек. Он потрогал его за плечо, тот сразу сел на своем месте и с хрустом потянулся, обернувшись Эйно Пирхоненом.