Не от мира сего-3
Шрифт:
Следом отправился Мишка Торопанишка. Предпоследним уходил Пермя Васильевич, пропустивший перед собой Дюка Стефана. Гуанчи провожали каждого и напутствовали, как могли: Эйно Пирхонен молча жал руку, а Царь говорил царское «спасибо».
— Засада, — вдруг сказал Пермя. — Кончились сапоги.
Он поводил по дну водоема рукой и добавил:
— И хлеба тоже.
На него-то самого комплект имелся, вот на Илейку уже ничего не оставалось. Эйно Пирхонен сразу же предложил ливу, чтоб тот смотался на остров Пальма, где ему все известно, захватил там необходимое снаряжение и вернулся обратно уже экипированным надлежащим образом. Делов-то!
Так и поступили. Илейко ушел на Пальму, пожелав Перме доброго пути, гуанчи остались ждать. Время пока не поджимало, так что торопиться было особо некуда.
Или торжественность момента притупила чувство опасности, либо от того, что все кончается, они скопом резко поглупели, но как-то упустили из внимания одно маленькое обстоятельство. На Канарах они, вообще-то, были не одни.
Едва Илейко очутился на острове Пальма, память о реалиях жизни к нему вернулась. Причем, не одна, а вместе с каким-то большим и сердитым мальчишкой, без всяких лишних разговоров ударившего его своим огромным мечом прямо по голове. Лив не успевал обнажить свой клинок, подобранный где-то на поле боя, поэтому был только в состоянии выставить над собой руки с зажатым в них камнем, размером с ту же голову. Оружие врага выбило из минерала сноп искр, столько же, но разноцветных, вылетело из глаз олончанина. Он упал, но Святогорская выучка заставила тело не лежать недвижной колодой, а перевернуться через плечо, вновь встать на ноги и отпрыгнуть в сторону. Вовремя, конечно, потому что сейчас же на то место, где он должен был валяться, пришелся еще один удар, потрясший горы. Так, во всяком случае, показалось Илейке, карабкающемуся вверх по скальному отвесу.
Мальчишка внизу заревел недовольным голосом настолько громогласно, что лив даже оглянулся на него через плечо. Мир вокруг него перестал вертеться, постепенно возвращалась способность любоваться флорой и фауной.
На зов гиганта сбегалось человек пять, если не шесть. А он, как загнанный охотничьими собаками волк, забравшийся на сосну и теперь ожидающий своей участи. Вообще-то не волк — они крайне редко по деревьям лазают, а пушной зверь соболь. Да и не на сосну, потому что под ногами оказалась вполне приемлемая площадка, чтоб на ней станцевать танец летка-енка. Конечно, плясать лив не собирался — не для кого. Голосящий мальчишка выглядел очень упитанным, обросшим клочковатой бородой, во рту у него не хватало нескольких передних зубов и пахло из его, с позволения сказать, пасти по всей округе, как из выгребной ямы. «Так это же богатырь Жидовин!» — осенила догадка. — «Точнее, часть богатыря. Другие части сейчас сбегаются на зов, сольются воедино — и плакали наши мирные надежды». Илейко потряс головой, приводя мозги в рабочее состояние. Однажды он уже забирался подобным же образом на кручу, чтобы потом спрыгнуть в объятия огромнейшего белого медведя. Правда, тогда вокруг простиралась снежная целина, и ветер продувал ледяные накаты окрест.
– Из этой земли из Жидовския Проехал Жидовин могуч богатырь На эти степи Цыцарские! [183]— пропел Илейко, лихорадочно осматриваясь вокруг. Под ним уже собрался народ, в основном, священный инквизиторский. И откуда он в таком количестве сюда набился?
Лив поднял над головой огромный белый камень, судя по весу и цвету — жадеит. Люди внизу, в том числе и Жидовин, замахали зажатыми в руках кривыми мечами. Конечно, таким булыжником прицельно бросаться — все равно, что мух кувалдой бить. Особенно сидящих на лбу у трехгодовалого племенного быка.
183
из былины «Бой Ильи Муромца с Жидовином», (примечание автора)
Илейко на миг задрал голову, словно пытаясь удостовериться во внушительных габаритах валуна, воздетого к небу. Его взгляд непроизвольно выхватил одинокого ворона, летевшего в вышине, безразличного ко всем человеческим потугам далеко внизу. Птица, в присущей только ей манере, после нескольких взмахов крыльями переворачивалась на спину так, что ее лапы оказывались наверху, потом снова совершала обратный кульбит и летела дальше. Такая у них, у воронов, традиция — обозревать не только землю, но и небеса. Птица Одина. Ворон издал свой клич, словно упала в воду капля расплавленного олова, и это послужило сигналом для Илейки.
Он метнул камень. Никто из стоящих ниже людей не вздрогнул: все видели, что булыжник пролетит мимо, аккуратно в ноздреватый кусок скалы, лежащий поблизости. Так и вышло, да лив иного и не ожидал. Почти сразу же за брошенным валуном он и сам прыгнул вниз, обнажая в воздухе меч и скрамасакс.
Инквизиторы это уже не видели: долгие годы мирно покоящийся под ветром и дождем, словно пористый, камень поддался напору прочнейшего собрата и взорвался бессчетным количеством крошек и счетным — искр. Вот это острое крошево и разлетелось по сторонам, язвя все на своем пути: человеческие руки, ноги и, главное — лица.
Илейко еще успел подумать, что в породе булыжника не ошибся — жадеит, как принялся резко и хлестко рубить мечом врагов, все, как один, держащихся обеими руками за головы. Последним упал огромный «мальчишка», так определенный ливом, потому что выражение глаз у того было, как у подростка, играющего понарошку в войну. «Слабоумный, что ли?» — мелькнула мысль, но задерживаться на месте побоища ему было некогда. Надо было в хорошем темпе перебираться через небольшой горный перевал, чтобы достичь другой пещеры, чуть выше над морем по уровню, нежели та, из которой он только что выбрался.
Чтобы попасть в нее, необходимо было миновать чудной равносторонний каменный крест, древний и испещренный в основании затертыми ветром рунами. Он располагался таким образом, будто перекрывал собой дальнейший путь в подземелье, хотя до входа было еще бежать и бежать. В этой пещере, ветвившейся глубоко в недра горы, гуанчи упокоили своих хахо, так что пришлось бы продвигаться к маленькому озерцу мимо них.
Но к цели своей Илейко не добрался.
Его меч, сделанный где-то в бедной кузнечным ремеслом Арабии, что он подобрал однажды на острове, после нескольких хороших ударов преломился у гарды, так что годился после этого только для низменного ковыряния в заднице. У кузнеца в заднице, что его сделал, разумеется. Лив прихватил Жидовинский палаш, но тот был нелегок даже для такого могучего рубаки, кем являлся Илейко.
У креста он нарвался на врагов. Их было даже больше, чем в первый раз. Лив наскочил на них, тем самым удивив и себя, и инквизиторов. Он опомнился быстрее: пока те принимали решение, двумя ударами отправил обратно в лоно святой инквизиции пару человек. То есть, как хотелось надеяться, в ад. Однако меч Жидовина был очень тяжел! Не возникало и мысли, чтобы устраивать им поединки с противником, тем более, представленным здесь столь множественным числом. Илейко обругал себя нехорошими словами, бросил дурацкую железяку в толпу и поскакал, как сайгак, по каменным выступам и выпуклостям. За ним устремились, было, инквизиторы, но быстро отстали.
Убедившись, что его никто уже не преследует, лив остановился, чтобы перевести дыхание и осмотреться. В активе у него было некоторое время — ему-то ограничения никто не выставлял, чтобы выбираться из этого мира! В пассиве — из вооружения только скрамасакс, руки, ноги и голова. А также отсутствие еды, сообщников и маячившие на горизонте два португальских корабля. Пришли, видать, от ощетинившегося рифами острова Тенерифе.
Конечно, правильнее всего было переждать денек-другой. Но ждать было просто невмоготу — препоганейшее дело. Как и догонять, впрочем. Илейко прислушался к себе — вроде бы отдохнул, свеж и бодр. Почему-то он решил спуститься в первую очередь к пещере, ведущей через камень-портал обратно на Тенерифе. Разведать ситуацию, так сказать, знать путь отхода с «сапогами и хлебом».