Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело
Шрифт:
Он вышел из–за стола, потому что все прочел и осталось только спланировать вызовы свидетелей. И подумать, какой тут будет состав преступления, а думалось лучше всего на ходу.
– Мошенничество. Например, за деньги одна дама предсказала молодоженам, что их брак окажется долговечным.
– И правильно предсказала?
– Пока живут.
– Сережа, тогда я не понимаю, что такое мошенничество.
– Завладение чужим имуществом путем обмана.
– Какой же она допустила обман? Гадали добровольно. Деньги отдали сами. И предсказание, возможно, сбудется.
– Другую женщину
– И правильно делала.
– Это почему же?
– А кто девушек этому учит? В школе? В семье? Подружки?
– Сердце.
– Сердце научит любить.
– А любовь сама знает, как обращаться с любимым человеком, – убежденно ответил Рябинин.
Он подошел к ней и аккуратно, как тончайшей золотой проволокой, обмотал свою руку ее волосами. Лида закрыла книгу и не мигая смотрела на торшер, как смотрят в огонь. Она уже была во власти той мысли, которую готовила для ответа.
– Сережа, должно быть место, куда человек мог бы пойти и спросить о том, что его мучает. Например, о совести, о сомнениях, о той же любви, о тоске своей…
– К батюшке, что–ли?
– Не–ет, ведь хочется знать мнение не кого–нибудь, а государства.
– Есть общественные организации.
– Не–ет, тут нужен специалист по человеческой душе.
Однажды Рябинин не смог вразумительно ответить студентам юридического факультета на вопросы: почему человек идет за советом к следователю; почему заключенные пишут ему письма, а после отбытия наказания частенько приезжают поделиться, как со старым другом? Потому что следователь – тот представитель государства, который в конечном счете занимается человеческой душой. Лида на вопрос студентов ответила бы сразу. Откуда у нее взялась такая зрелая мысль? Ведь он только что восхищался ее очаровательной наивностью…
– Но ведь мошенница получала деньги, не затрачивая труда.
Лида улыбнулась, заблестев веселыми глазами:
– Вот тот мумба, про которого я говорила, получает немалые деньги и не затрачивает никакого труда.
– Женская логика.
– Я и есть женщина.
Он размотал волосы, взял ее ладошку и погладил своей растопыренной пятерней, ожидая прикосновения к нежной коже. Но ладонь оказалась сухой и шершавой, пожалуй, грубее его ладоней. Он руками только писал и печатал. Ее же маленькие ладошки стирали, мыли, убирали… Та раздерганная мысль, которая во время разминки хотела зацепиться в голове да так и пропала, теперь вернулась осознанной:
– Ты окна разгерметизировала?
– Что я… окна?
– Распечатала?
– Да. И балкон.
– Я же хотел сам…
Рябинин поднял ее руку и поцеловал эту выдубленную мойками кожу, чуть пахнувшую хвоей:
– Вот тебе надо сходить к этой мошеннице.
– Зачем? – удивилась Лида.
– Узнать, как со мной обращаться.
– А я знаю.
– И кто ж тебя научил?
– Сердце, – шепотом ответила она.
– Но ведь сердце умеет только любить.
– Да. А любовь уже все умеет.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Сегодня листал телефонную книгу и удивлялся: какая пропасть научно–исследовательских институтов. Чего только не изучают! Полимеры, цемент,
Отступившись от города, зима еще цеплялась за этот парк, который лежал всего в каких–то километрах пяти от окраин. Черные дубы, окаменевшие за зиму, стояли тихо, как стоят деревья поздней осенью или ранней весной, словно чего–то ждали. У земли их стволы проросли плотным мхом и казались укутанными потертым зеленым бархатом. Пегая прошлогодняя трава лежала на земле как настеленная. Круглые ямы и ямки промерзли молочным льдом и ярко белели под теплым солнцем.
Пожилой грузный мужчина медленно брел по безлюдной аллее. Его тяжелое длинное пальто было распахнуто и, казалось, своими широкими полами волочится по грязи. Шляпу он держал в руке, подставив лысую голову теплу. Он частенько сходил с дороги и подолгу вытирал ботинки о сухую траву – тогда смотрел по сторонам дальнозоркими глазами. Людей почти не было: на всех воротах висели объявления, что парк закрыт на просушку. Да и грязь. Людей почти не было, но были птицы, и хотя они свистели, щелкали, прыгали и шумно взрывали воздух где–то вверху, на деревьях, казалось, что ими заполнены все аллеи.
Мужчина вытер ноги тщательнее. Впереди, на грязной, еще не перекрашенной скамейке, сидела женщина. Он осторожно подошел и вежливо кашлянул. Женщина не шелохнулась.
– Здравствуйте, – сказал тогда он. – Я вам звонил…
Она чуть повела головой, вроде бы показывая куда–то в землю. Он пошарил взглядом по вдавленным каблучным следам, по куче прошлогодних листьев, по скамье и увидел рядом с женщиной разостланную газетку. Он сел, заговорив, прихихикивая:
– Верно вы сказали… Мимо вас не пройдешь. С того конца парка видать.
Но ее лица он не видел: его закрывали поля бордовой шляпы, надетой слегка набок и огромной, как колесо.
– Что вы хотите? – спросила женщина низким грудным голосом.
– У меня, Аделаида Сергеевна, дело тонкое, – вздохнул он.
– Разумеется, – поощрила она скорее не словом, а тоном. – С толстыми делами идут в милицию…
– Чтобы понять, нужно в мою жизнь вникнуть, хотя бы на грамм.
– Хоть на килограмм.
Клиент помолчал, решая, не насмехается ли. Но без ее лица было не решить. Тогда он закряхтел, вдавливаясь поплотнее в скамейку.
– Так вам скажу: права мама. Бывало, лупит меня и приговаривает: «Ласковый ребенок две матери сосет, а вот такой урод ни одной не будет». Фигурально говоря, всю жизнь сосал лапу. Папаша тоже был без высшего образования – схватит сапог и меня по голове. Вот и получалось, что в отроческом возрасте поехал я в колонию. А уж потом в моей жизни что ни день, то факт. А они в этом возрасте учились играть на пианинах! И теперь все бренчат.
– Кто?
– Соседи мои, Иванцовы.
– Ну и что?