Не от мира сего
Шрифт:
Илейко без посторонней помощи ловко перебрался из тележки на скамью, расположенную чуть поодаль от часовни. Стефан сел рядом, предварительно установив их транспорт таким образом, чтобы предотвратить любое движение под горку. Ночь наливалась зрелостью, где-то в лесу тоскливо кричала ночная птица, жалуясь на все на свете. В траве ползали светлячки, освещая только себя загадочным изумрудным светом, да била крыльями в воздухе, кувыркаясь через голову, летучая мышь. Самый выносливый комар, чьи крылья еще не успела насытить влагой подступавшая ночная сырость, запищал, невидимый. Пора было
Едва только Стефан поднялся со своего места, готовясь зажечь первую свечу, как дверь в часовне бесшумно отворилась, и на пороге показались два человека. Один с вполне определившимся под длинной рубахой пузом поддерживал другого за плечи. У того, другого, были длинные волосы, распущенные по плечам, высокая грудь и приличных размеров сверток в руках. Хунгар от неожиданности чуть за скамейку не свалился.
Женщина, на время вручив пузатому свой мешок, оправила волосы в платок и пошла величественной походкой в сторону скамьи. Парни замерли, не зная, что и делать-то. То ли Стефану, подхватив Илейко на закорки, ускакать прочь, то ли обоим завалиться за скамью и притвориться спящими. Они ничего не смогли предпринять, потому как неожиданность появления людей на некоторое время парализовала.
— Здравствуйте, — нимало не смущаясь, проговорила женщина, проходя мимо них. При этом она ни головы не повернула, ни вздрогнула, будто так всегда заведено: она выходит заполночь из часовни, а на скамейке обязательно какие-то прихожане сидят и любуются на ночь.
— Здравствуйте, — ответили они хором и потупили свои взоры, словно заметили что-то предосудительное.
Женщина, без тени стеснения или неловкости, прошествовала мимо, двигаясь в сторону деревни. Оно и понятно, еще бы она в лес ломилась! Однако на звук ее голоса выставил голову из дверного проема мужчина, ушедший, было, внутрь.
— Кто здесь? — тихо и настороженно спросил он. Судя по голосу, это был отец Михаил. Впрочем, об этом Илейко догадался раньше, сопоставив пузо и часовню.
— Здесь нет никого, — так же тихо ответил Стефан, а удаляющая женщина на эти слова громко и весело фыркнула.
Голова попа, словно удовлетворившись ответом, скрылась за закрывшейся дверью.
— Чего делать-то будем? — обратился Илейко к рыцарю.
— Вот ведь незадача — кто же знал, что ваш попик дневует и ночует в своем храме? Да ночует, причем, не один, а с дамой, — развел ладони в стороны Стефан.
В это время тележка, доселе безмолвная, как и положено быть изделию рук человека, заскрипела, словно в нее только что нагрузили достаточно много всякой тяжести.
Парни посмотрели друг на друга и оба пожали плечами.
"Может быть, из-за сырости?" — подумал Илейко.
А Стефан ничего не подумал: он высек искру на трут, парой выдохов раздул его и запалил первую свечу, отставленную по правую руку от них.
Достаточно свежий, откуда ни возьмись образовавшийся ветерок, заколебал пламя, но не сбил его.
"Почему ветер дует?" — как-то отвлеченно снова подумал Илейко. — "Потому что деревья качаются (фраза из фильма "Вождь краснокожих", примечание автора)". Но ближайшие деревья все так же стояли, уныло опустив свои ветви к земле, не шевеля ни единым листиком. Ветер был только у скамейки.
Стефан от свечи зажег прочие три и расставил их всех в форме креста, так что они сами находились в центре. Всякое движение воздуха в единый миг пропало, будто и не бывало. Зато в стену часовни что-то гулко ударило, будто гигантским кулаком.
Сразу же открылась дверь и высунувшийся из двери поп строго спросил:
— Кто там?
Ответом ему послужил резкий свист, пронзительный и громкий. Илейко и Стефан закрыли ладонями уши, но это не помогало. Казалось, резкий звук раздавался у них внутри голов. Им не было страшно, им сделалось очень страшно. Так бывает перед сходом лавины в горах, или при землетрясении. Предшествуя катаклизму, захлестывает разумы людей всеобъемлющая паника, отключая сознание, подавляя инстинкты.
Волосы на голове у Стефана шевелились сами по себе, он начисто забыл, зачем же пришел сюда, что пытал? Только рыцарство, несовместимое само по себе с понятием бегства, заставляло его оставаться на месте. Он вцепился руками в скамейку, глядя прямо перед собой, отмечая, что сзади него что-то перемещается, кто-то перебегает с места на место, и надо бы обернуться, посмотреть, но страшно увидеть то, что не должен видеть человек при жизни. Или он умер, и теперь смерть раскрывает перед ними картины, одна краше другой?
Илейко, сидящего рядом, понятное дело, на месте удержало не рыцарство. Он попросту зажмурился, понимая, что рядом с ним стоит нечто когтистое, клыкастое, жаждущее крови и тянет к нему свои передние и задние лапы. На чем же оно тогда стоит — на хвосте, что ли? Оно хватает Илейку за плечо и говорит:
— Парни, что это было?
Свист постепенно заглох, словно источник его умчался прочь, не переставая, однако, делать свое дело.
Илейко сглотнул пересохшим горлом, но ничего произнести не сумел. Ему на помощь пришел Стефан, дрожащей рукой приглаживая свою странную прическу.
— Да вот, сидим тут, никого не трогаем, а оно как даст по часовне!
— Ох, грехи мои тяжкие! — вздохнул поп Михаил, присел между людьми и поджал под себя босые ноги.
— Какие у тебя грехи? — спросил хунгар, причесавшись, наконец. — Ты же поп.
— Ах, да, — наморщился Михаил. — Я и позабыл. Всегда забываю чего-то. Когда торговлей занимаюсь, когда девок охмуряю.
— Это что же — исповедь? — довольно саркастически поинтересовался Стефан. — Вы же за нее деньги требуете.
— Да ладно тебе щериться, — вздохнул поп и внезапно заерзал на месте, закрутил во все стороны головой. — А где Марыся?
— Какая еще Мырыся? — выделяя имя, спросил Илейко, справившись, наконец, с сухостью во рту. — Кошка, что ли?
— Сам ты кошка, — ответил Михаил. — Девка. Она в Иммалах живет, я ей подарки делаю. Хорошая такая, я бы при ней остался.
— Как это: поп — и при девке? — не понял Стефан.
— Чего это ты заладил, поп-поп? — обиделся священнослужитель. — Думаете, нам, попам, легко? Вокруг столько соблазнов, такие горизонты открываются — а ты стой, махай кадилом. Эх, дернул меня черт, послушаться батюшку! Стал бы купцом, зажил бы безбоязненно.