Не отпускай мою руку
Шрифт:
Это скорее ручей, объяснил мне папа. В этой реке нет воды или почти нет, совсем чуть-чуть на дне оврага. И здесь растут фрукты, папа сказал, их можно есть, надо просто срывать с веток, некоторые я узнала — грейпфруты, клементины. Он мне сказал, как называются другие, — кафир-лайм, гуаява.
Когда мы только начали спускаться, папа все время со мной разговаривал, называл все деревья, цветы и фрукты. Но теперь, когда мы остановились, папа опять ушел далеко. Не то чтобы он от меня куда-то далеко ушел, я не это хотела сказать, нет, он сидит рядом,
Потому я и догадываюсь, что он уходит мысленно говорить с Алексом и еще с другими призраками, которые жили до моего рождения.
13 ч. 03 мин.
Марсьяль поднимается, чтобы нарвать плодов гуаявы с веток, которые со всех сторон пронизывают начавший редеть туман. Он складывает их на землю, чтобы потом угостить Софу. Сейчас дочка играет. Он смотрит, как она пытается устроить в ручье миниатюрную запруду.
Эта маленькая женщина приводит его в изумление.
Она уже поняла, когда ей можно превращаться в очаровательную болтушку, которую не заставишь умолкнуть, и в какие минуты надо тихо уходить в собственный воображаемый мир и не мешать отцу думать о своем.
Марсьяль вздыхает, ощупывает карман, подавляя желание выкурить самокрутку с листьями конопли. Не здесь. Не теперь. Не при Софе.
Он поднимает глаза и видит в разрыве облака робкий клочок голубого неба в форме сердечка, перечеркнутого тонкой белой линией.
Это просто самолет. Его воображение могло бы дорисовать остальное…
Он сам толком не знает, почему его мысли устремились к Алоэ.
Почему теперь?
Почему здесь?
Из-за этой белой стрелы? Из-за этого пронзенного стрелой сердечка?
Этот вопрос терзает его уже много лет, еще один вопрос, на который у него нет ответа, и даже намека на ответ.
Если бы он не позволил Алоэ сесть в самолет, был бы Алекс сейчас жив?
39
Льдинка, девушка
13 ч. 05 мин.
Дзинь-дзинь-дзинь.
Кристос гоняет кубик льда в стакане с пуншем, он звенит, как ксилофон в радиоигре.
— Ну так что?
Служащие «Аламанды» сидят на высоких плетеных стульях из серого пластика. Стулья выстроены полукругом перед стойкой бара. Кристос остался стоять. Здесь все кроме уборщицы Евы Марии Нативель и садовника Танги Дижу, который повез Журденов в аэропорт. Вообще-то странно, что он до сих пор не вернулся, думает Кристос. На то, чтобы добраться сюда из Сен-Дени, двух часов многовато.
Тень стены, которой огорожен сад отеля, защищает их от палящего солнца. Позади них, на самом солнцепеке, немногочисленные туристы валяются в шезлонгах, отодвинув их подальше от бассейна, туда, куда не долетают брызги — дети раз за разом прыгают в воду.
Арман Зюттор устроился на равном расстоянии от своих подчиненных и от постояльцев, в тени пальмы, придвинув стул вплотную к ее стволу.
— Ну так что?
Кристос снова читает вслух семь имен. Медленно. Отчетливо выговаривая каждый слог, как будто повторяет фразы диктанта для малограмотного класса.
Мохамед Диндан
Рене-Поль Грегуар
Патрисия Токе
Алоэ Нативель
Жоэль Жуайе
Мари-Жозеф Инсуду
Франсуа Каликст
Или, может быть, Франсуаза Калликст.
Дзинь-дзин-дзинь.
— Никогда не слышали про этих людей?
Зюттор устало смотрит на часы, как будто учитывает с точностью до минуты время, потраченное его сотрудниками на допрос.
Да еще в выходной день.
Кристос поворачивается к стойке, готовит себе еще стакан пунша.
— Ни одного из семи не знаете? Реюньон — это все же не Австралия.
Тень стены, укрывающая служащих «Аламанды», постепенно уползает к бассейну. Кристос на это не рассчитывал, но теперь думает, что это, возможно, развяжет им языки. Кто не ответит, тот будет печься на солнце.
Первым поджарился Габен Пайе, сидящий напротив младшего лейтенанта. Он в конце концов не выдерживает и начинает говорить:
— Кристос, это все давняя история. Дело было почти десять лет назад. С тех пор здесь выросло много гостиниц. Появились сотни кроватей. Тысячи креолов меняли постели, подавали завтраки, складывали полотенца на тележки. Поработают неделю или месяц, срок контракта закончится — и они уходят…
Наиво Рандрианасолоаримино, которому остается еще несколько минут пробыть в тени, вставляет профилактическое замечание.
— Да еще эти реюньонские фамилии, все похожие одна на другую. Оаро. Пайе. Диндан…
Кристос не упускает случая.
— Нативель… Много на острове Нативелей?
Мокрый от пота Габен в прилипшей к темной коже цветастой рубашке внезапно встает, заходит за свою стойку, открывает бутылку «перье», добавляет в стакан кубик льда и кружок лимона и, не глядя на остальных, возвращается на свое место.
— Это племянница Евы Марии!
Кристос широко улыбается.
Вот она, наконец, эта связь между прошлым и настоящим… Ева Мария Нативель — главный свидетель обвинения, кроме нее, никто не может сказать, вышла Лиана Бельон живой из тридцать восьмого номера отеля «Аламанда» или нет.
— Что ты хочешь о ней узнать, пророк?
— Все. Выкладывай, я разберусь.
— Разбираться-то особенно не в чем, не так много можно о ней рассказать. Я в то время работал в «Бамбук-баре». Алоэ была официанткой в ресторане «Кап-Шампань» на другом конце пляжа Букан-Кано. Она была хорошенькая, и даже очень хорошенькая. Такой прелестный тропический цветочек, ну ты себе представляешь. Клиентам она нравилась. Марсьялю Бельону тоже.