Не плачь по мне, Аргентина
Шрифт:
– Гонсалес отошел от дел и так.
– Но у него был авторитет. И за годы работы он несколько раз уходил в сторону и много раз возвращался.
– Откуда вы знаете?
– Профессиональная особенность.
– Я смотрю, вы хорошо вписались. – Фон Лоос улыбнулся. Было видно, что он начинает расслабляться. Недовольство проваленной акцией медленно отступало. – И все-таки, что собираетесь предпринять дальше?
– Русский идет по этапам. Он пытается влиться в общество марксистов. И я полагаю, что это ему удастся. Все коммунисты страдают интернационализмом. Им очень трудно принять предположение о том, что
– И?
– И я смогу взять его за жабры. На чем-нибудь горяченьком. Ну, знаете… подсунуть труп, устроить провокацию…
– Я понимаю. – Фон Лоос кивнул. – Вы хотите сделать его безопасным.
– Именно так. Русские вообще могут наломать дров, если за ними не присматривать. Хуже них только евреи.
Фон Лоос засмеялся.
– Чем же они хуже?
– Эти наломают дров и еще попытаются их продать.
38
Проспект Сан-Хуан – одна из самых больших улиц Буэнос-Айреса. Не утихающая ни днем, ни ночью транспортная артерия, разделенная широкой полосой зеленой зоны. Она пересекает весь город и ведет к морю.
Во время свержения Перона по этой улице совершила свой легендарный рывок к президентскому дворцу первая мотострелковая. Мало кто знал, что патроны у солдат были холостые, и все, что их спасло от национальной гвардии, – это скорость. Скорость и проспект Сан-Хуан.
Это единственная улица в городе, где разрешено движение свыше шестидесяти километров в час. И водители, естественно, старательно пользуются этим правилом, стараясь промчаться с ветерком по центру города. Сорок процентов аварий в год всего Буэнос-Айреса приходится именно на Сан-Хуан. Так что, помимо самой популярной, это еще и наиболее кровавая улица.
Мастер Луи, он же Луис Кортес, жил в угловом доме, на пересечении Сан-Хуана и Пасео Колон. На тринадцатом этаже. С этой высоты отлично просматривался весь проспект. Ночью улица становилась похожа на огненную реку, сверкающую и прекрасную. Мастеру Луи не мешал шум. Наоборот, в тишине он чувствовал себя неуютно. Гудки, рык сорванного глушителя, бесконечные подгазовки, шоферская ругань – все это день и ночь сопровождало Кортеса. Жизнь! Настоящая жизнь, без прикрас и отделки! Без духов, помад и ретуши. Все – настоящее.
Во время работы Кортес специально открывал окно. Запах горячего асфальта, паленой резины, сгоревшего бензина, масла щедро пропитал его квартиру. То, что это вредно для здоровья, мастера Луи не волновало. Он не намеревался жить до старости.
Он был гениальный механик, талантливый художник и посредственный поэт.
Вся квартира была заставлена холстами, ящиками с соломой, склянками, ретортами, мешками. На стене тикали часы, которые Луис сделал, когда ему было всего двадцать лет. Каждая шестеренка была выточена вручную. В Буэнос-Айресе не имелось механизма точнее, чем эти часы. После того как Кортес умрет через два года от рака легких, эти часы заберет себе его сосед и продаст на блошином рынке. Через пятнадцать лет этот механизм всплывет на одном аукционе в Европе. Вещи живут значительно дольше, чем их
Мастер Луи не страдал никакими политическими идеями. Ему было плевать на все, кроме механики. Даже живопись он ставил на второй план, иногда, впрочем, продавая наиболее удачные картины. Для поддержания штанов. Кортес рисовал всегда одно и то же: кровь и смерть. Автомобильные катастрофы. Он был кропотливым и тщательным художником. На эти картины находилось множество покупателей.
Но самый большой доход мастеру Луи приносила механика. Шестерни, молоточки, передачи, электронные блочки. Он делал маленьких уродцев и заставлял их шагать по квартире. Эта коллекция похожих на пауков тварей будет выброшена на помойку, откуда и расползется по карманам местной детворы, пугая родителей своей ненормальной активностью.
Все подпольные мастерские работали под руководством учеников мастера Луи. За ученичество тот брал огромные, по меркам смутного времени, деньги, но оно того стоило. Сам же Кортес работал над штучным товаром. Иногда не ради денег, но ради искусства.
39
Когда твой наряд вламывается в подозрительную квартирку, никогда не знаешь, на что нарвешься. Наркоманы ли попытаются нашпиговать тебя дробью, малолетние ли проститутки разбегутся по углам с визгом… Простому полицейскому никто ничем не обязан. В том числе не обязан ставить в известность, что там, за дверью. В смутное время если не хочешь лишиться работы – не задавай лишних вопросов.
Когда полиция вынесла дверь квартиры номер семнадцать высотного дома по Конституции, семь, могло произойти что угодно. Но…
Они скрутили какого-то парня прямо в кровати. Какая-то сисястая дура, может быть проститутка, с визгом прикрылась одеялом по самые глаза. Только полные ноги торчали из-под простыни.
– Оставайтесь на месте, сеньора, – рыкнул на всякий случай сержант, заламывая руки арестованному. Вязать голого было по-особому неприятно. Пахло постелью и чем-то специфическим, наверное сексом.
– Одеться дайте, – попросил парень. Его голос звучал глухо, через ковер. – Хотя бы штаны.
Полицейские переглянулись. У капитана приказа задерживаться не было. Взять парня, доставить в канцелярию. В случае сопротивления применить силу. Все. Но не вести же голого…
– Валяйте, но быстро, – проворчал капитан и вышел. Наверное, это спасло ему жизнь.
Сержант перевернул скованного, поднял на ноги.
– Давай!
– Каким образом? У меня руки за спиной связаны, идиот!
– Поговори мне… – Сержант не сильно, но чувствительно ткнул его кулаком в живот. – Хорхе, надеть штаны!
– Почему я? – заныл долговязый Хорхе.
– Бегом!
Парня посадили на кровать и начали натягивать ему штаны. Когда дошла очередь до молнии, выяснилось, что у подозреваемого эрекция.
– Тьфу ты! – выругался Хорхе, а связанный хрипло рассмеялся.
– Давайте! Не ехать же мне с высунутым членом! Заправляй, холуй!
– Черт!
Хорхе и еще один толстяк нерешительно топтались около арестованного.
– Ну что там? Вашу мать! – рявкнул сержант.
– Эй, начальник! – оскалился парень. – Может, ты хочешь подержаться? Так ты не стесняйся! Меня зовут Эрнест Крепкий, именно за это… – Он помотал бедрами. – На всех хватит!