Не плачь по мне, Аргентина
Шрифт:
Лагерь жил обычной жизнью. Утром сменились часовые. Дежурные оттрубили подъем, и офицеры сразу погнали бритоголовых молодцов по плацу. Потом на завтрак. Шатер, служащий столовой, располагался неподалеку от того места, где лежал Таманский. Он внимательно вслушивался в разговоры, не понимая и половины.
А потом…
Потом солнце стало припекать.
Таманский обливался потом под одеялом из травы. От долгой неподвижности затекли суставы.
Сержанты гоняли солдат через полосы препятствий. Заставляли бесконечно собирать и разбирать оружие, чистить плац, бесконечно колоть штыком и бить прикладом… Лагерь жил. Двигался. Таманский лежал колодой, борясь с искушением почесаться, утереть пот. Наконец, когда ногу скрутила судорога, Таманский опустил руку вниз, чтобы размять одеревеневшие мышцы. Под ладонью предательски хрустнул сучок.
Костя замер.
Этот треск показался ему оглушительным.
Часовой на вышке лениво повернулся в его сторону.
Таманский видел краем глаза, как он осматривает территорию… Ногу дергало болью, крутило, но Костя только сильнее сжимал зубы.
Часовой отвернулся. Он снова привалился бедром к перекладине вышки и уставился на далекую линию леса.
Военный лагерь темнел, темнел, будто бы удаляясь… Таманский потерял сознание.
Когда Костя пришел в себя, было темно.
Он вздрогнул, попытался было вскочить, но заставил себя замереть.
Ночь.
Сколько времени он провел без сознания? Весь день?
Таманский глянул на часы. Полночь. Самое время драть когти…
Он осторожно скинул с себя маскировку и только тут понял, что ноги затекли так, что не могут двигаться.
Когда Джобс услышал шорох, он сначала испугался.
«Обложили! Взяли русского, а сейчас и меня возьмут!»
Американец заметался. Он уже совсем было хотел дернуть в глубь леса, но тут услышал шепот…
– Джобс! Джобс! Где вы, Джобс?
– Русский?!
Билл кинулся вперед, забыв обо всех правилах безопасности, он выскочил на вырубку, пригибаясь, пробежал еще пару метров туда, откуда слышался голос. Споткнулся о какую-то колоду и, падая, понял, что это Таманский.
– Черт вас побери! – Джобс ухватил Костю за руки и поволок к спасительному лесу.
Ноги у Таманского ожили только к полудню. Он передвигался с трудом, медленно, словно пьяный.
Американец много говорил. Хвастался фотографиями.
Костя молчал.
– Нам надо домой, Джобс, – наконец сказал Таманский. – Собирайтесь. Пора уходить.
– А вы сможете идти?
– Смогу…
64
Когда они забирали джип, индейский поселок будто вымер.
Вокруг стояли пустые хижины. Ни в одном домике не горел очаг. Таманский специально зашел в дом Вождя. Печка была холодная. Угли кто-то тщательно выгреб.
– Такое ощущение, что они все смотались на пару деньков куда-то подальше, – проворчал Джобс. – Что вы думаете, Тамански?
Костя промолчал. Американец зло плюнул и ушел.
– Давайте пошевеливайтесь, – донеслось с улицы. – Сваливаем отсюда ко всем чертям!
Таманский еще раз прошел по гостиной. Стол. Диван. Старые домашние тапочки с трогательными помпонами. Полки с книгами. Странно, почему Таманский не обратил на них внимания в первый раз. Или этого стеллажа вообще тут не было? Но нет. Сверху на полках остался слой пыли. Книги на испанском, английском, французском… Вождь, оказывается, полиглот.
Таманский подошел к стене с фотографиями.
Старые снимки…
Костя снова осмотрел экспозицию, словно разыскивая что-то. Что? Послание? Объяснения? С какой стати старик-индеец должен давать объяснения какому-то русскому, приехавшему черт знает откуда, да еще непонятно зачем?
Но Таманский все-таки искал.
И нашел.
Точно в центре.
Этой фотографии не было раньше, Костя мог бы поклясться. Потому что снимок такого содержания он бы не пропустил ни за что!
Черно-белое фото. На котором старик-индеец, Вождь, пожимает руку человеку с бородой, явно усталому и с трудом держащемуся на ногах…. Впалые щеки, заострившиеся скулы. Но глаза! Таманский не мог ошибиться… Не мог!
Вождь жал руку Эрнесто Че Гевара.
Костя сорвал фотографию со стены. Развернул. На обратной стороне был написан год, когда был сделан снимок.
1968.
Вождь не мог жать руку этому человеку. Невозможно обниматься с мертвецом.
– Тамански! – закричал Джобс. – Я уеду без вас!
Костя сунул фотографию в нагрудный карман и пошел на улицу. Остановился в дверях, обернулся и сказал:
– Спасибо…
На улице нетерпеливо взревывал джип.
– Какого черта вы там забыли, Тамански? – воскликнул американец. – И, черт побери, почему вы все время молчите?!
Не дождавшись ответа, он нажал на газ так, что сорванный дерн полетел из-под колес.
Когда они въехали в Буэнос-Айрес, Таманский дремал. Близилась ночь. Костя открыл глаза, осмотрелся.
– Почти приехали! – радостно сообщил Джобс. Он толкнул Таманского в плечо. – Да не хмурьтесь! Мы же возвращаемся с уловом!
– Остановите тут, Билл, – произнес Костя.
– Я довезу вас до отеля!
– Остановите тут.
– Хорошо… – Американец пожал плечами и тормознул около расцвеченного огнями кинотеатра. – Хотите посмотреть киношку?
– Нет. – Костя выбрался из машины, взял сумку со своими вещами. – Знаете, Джобс, – устало сказал Таманский. – Вы подлец.
Американец удивленно поднял бровь.
– Да-да, подлец. Но я вам благодарен. Вы втянули меня в аферу. И я вел себя как последний идиот, поддавшись на вашу провокацию. Конечно, в этом виноват я. Вы просто сумели меня провести. Я не знаю, что мы там нашли в джунглях. Да и никто не знает. Ни вы, ни Вождь, который сдал вам какие-то ненужные ему фотокарточки. Сейчас сам черт уже не разберется, где тут правда, где ложь. Кто и когда начал обманывать первым. Вы – меня, или старый индеец подшутил над вами… Я не знаю. Я знаю только то, что там, в джунглях, нет никаких нацистов. Да и нечего им там делать. Если и есть где-то тренировочные базы неонаци, так это где-нибудь в вашем родном Техасе. Хотите найти, ищите там. Сваливать с больной головы на здоровую не надо. Слава богу, я еще могу отличить аргентинца от американца, а испанский от английского. На что вы рассчитывали, непонятно. Видимо, на мою тупость. Должен сказать, что расчет был не такой уж и неверный. Сам от себя не ожидал…