Не под пустым небом

Романушко Мария Сергеевна

А мне казалось, что я встретила родную душу. Что это вовсе и не собака. И мы знали друг друга когда-то – в другой жизни… И поэтому он узнал меня! Он – первый. Мы сидели на полу, его голова – у меня на коленях, я гладила его густую, тёмно-огненную шерсть… утыкалась в него лицом, вдыхала его потрясающий запах… запах солнца, трав, летнего приволья… чувствовала его тепло, всю его безмерную доброту ко мне, которая светилась в больших карих глазах… И когда я читала стихи, он слушал меня совершенно по-человечески. И я знала, что никогда в жизни не забуду его – моего нежданного друга…

И вот, прошло с того лета тридцать

три года. И я помню его… – как он летел мне навстречу… и как вылизывал мне лицо… и как доверчиво клал голову мне на колени… Рыжий, прекрасный, сказочный Фаддей. И я верю, что когда-нибудь мы с ним непременно встретимся – в какой-нибудь другой жизни… И сразу же узнаем друг друга!

* * *

Здравствуй, июньский Киев! Ты был ко мне так добр в марте. Я соскучилась по тебе! Приюти, приласкай меня и сейчас… своими цветущими акациями и каштанами… белый, белый город… над головой – цветущие, благоухающие кроны – как душистые облака… под ногами – белый снег лепестков… Вы хотите узнать, как было когда-то в раю? Поезжайте в июне в Киев! И вы вдохнёте нежный аромат рая…

И до чего ж ты хороша, Молоденькая богомолка! По Киеву, в июньский полдень, Идёшь спокойно, не спеша… А мир так безнадёжно стар! Бегут морщинами дороги… Босые маленькие ноги Жжёт раскалённый тротуар. В косынке белого холста, В руке – ручей текучий чёток… И губы шепчут безотчётно Молитву, что как хлеб проста. Светлейшая моя сестра, Возьми, возьми меня с собою! Как сладостно поют в соборе О воскресении Христа!…

Молоденькая богомолка была не выдумана мной, она была совершенно реальная – в длинном чёрном одеянии, босая, она шла по раскалённой мостовой, опустив глаза, такая юная и прекрасная в своей отрешённости от мира, который был весь в цвету… Цвело всё! Каштаны, белая акация… ветки прогибались под гроздьями цветов… воздух был густой от запахов…

Был июнь, и мы с Кириллом Георгиевичем опять гуляли по Киеву…

Вернее, целыми днями я бродила одна, а он читал свои научные лекции, в которых я не поняла бы ни слова. Они были сугубо физические.

Я сдала сессию и перешла на второй курс. И продолжала работать на своей удобной работе: сутки дежурила, трое – свободна. И опять было сказано, как в марте: «А не махнуть ли нам вместе?» – и я опять с радостью согласилась. После крещения мы очень привязалась друг к другу, каждый из нас нашёл в другом то, что когда-то потерял: я – отца, он – дочь. Глядя в его ласковые, сине-голубые глаза, мне казалось, что я смотрю в глаза своего отца… А он мне говорил: «Временами ты так похожа на Машеньку!»

Итак, июнь Киев, цветущие каштаны и белая акация… тротуары усыпаны лепестками…

Никогда не забыть эту молоденькую богомолку, и задумчивого старика у ворот

Ботанического сада с кошёлкой пышных пионов… и тротуар, усыпанный свежими, розовыми лепестками… И как я неожиданно набрела на монастырь. На женский монастырь в самом центре Киева. Это было удивительно: шла, шла, по узкой кривой улочке в гору – и вдруг улочка упёрлась в ворота. А за воротами – чистый дворик, весь в цветах, маленькие домики, небольшой беленький храм и женщины в чёрных одеждах, спокойно и быстро снующие по двору… Кто-то метёт двор, кто-то поливает цветы, кто-то спешит. не спеша, по каким-то другим делам… И все – сосредоточены. Сосредоточены – на молитве. Это видно по их лицам. Я села у монастырских ворот и просидела часа два, или три, наблюдая монастырскую жизнь… И таким покоем повеяло на меня, и благостью, и умиротворением… Разве это – не лучшее, что можно желать? Разве посвятить свою жизнь молитве – не высшее счастье? Мысленно я уже перешагнула через ограду и была, невидимая, там – среди них, этих женщин, нашедших своё необычное счастье. Кто сказал, что счастье женщины – это непременно муж, дети, кухня? А почему не цветы, храм, Бог?…

Вечером гуляем с Кириллом Георгиевичем по цветущему, благоухающему Ботаническому саду. Долго сидим на лавочке на берегу Днепра. Неожиданно он говорит:

– Я волнуюсь за тебя.

– А что случилось?

– Меня волнует, что когда-нибудь ты останешься одинока, без друзей. Среди твоих друзей почти нет твоих ровесников.

– Ну, и что? Зато мне с вами интересно.

– Но мы все старые, мы рано или поздно уйдём…

– Это вы – старые?! И ты, и Каптерев, и Людмила Фёдоровна, и Пресман – вы моложе двадцатилетних! Не хочу никаких ровесников, и говорить на эту тему не хочу. ВЫ БУДЕТЕ ВСЕГДА! Никто из вас не умрёт, это невозможно, ведь я люблю вас!

Он улыбался сдержанно, он не спорил. Я вообще не слышала никогда, чтобы Кирилл Георгиевич с кем-нибудь спорил, кому-нибудь что-то доказывал, навязывал… Он может только улыбнуться, и улыбкой, мягкой, ироничной или насмешливой, высказать своё отношение. Да ещё вопросом: «Ты так думаешь?»

Он усмехнулся…

– И всё же, я, как твой крёстный, хотел бы, чтобы у тебя были друзья-ровесники.

– Но мне интереснее всего с вами! Что же я могу поделать?

* * *

Привет, Питер! Мы ещё с тобой не знакомы. Но я уже заранее люблю тебя. Потому что Мой Клоун любил тебя. И ты любил Моего Клоуна. Значит, ты хорошо разбираешься в тонких материях…

Здесь, в Ленинграде, Леонида Енгибарова назвали лучшим артистом года. Это было шесть лет назад, в середине шестидесятых. Здесь к нему за кулисы пришёл великий французский мим Марсель Марсо – пришёл как к равному. И подарил ему свою пантомиму «Клетка». (Вот какие подарки делают мимы друг другу!)

Я не буду расспрашивать у прохожих, как мне найти цирк. Я знаю, что я обязательно приду к цирку, без чьих-либо подсказок… Ноги сами приведут меня. Это – свойство моих ног: приходить к цирку. Находить дорогу к цирку в любом городе.

Так и случилось. Бредя по безлюдным набережным и пустынным мостам, я вдруг увидела его… И долго стояла на том мосту, с которого его было видно лучше всего. Представления в этот вечер не было. Потому что сезон был закрыт. Но для меня шло представление, предназначенное только мне одной…