Не под пустым небом
Шрифт:
Я почти сразу стала называть Людмилу Фёдоровну «Мама-Кошка».
На следующий день позвонил Каптерев:
– Я знаю, кем ты мне приходишься, я разгадал! – сказал он. – Ты – моя сестра! Я всю жизнь мечтал о сестре, мне так её не хватало! И вот, я тебя нашёл!
С тех пор он меня называл только так – «Сестра Маша», а я его – «Братец Валерий».
И когда он меня знакомил с кем-то, он говорил:
– А это моя сестра Маша.
И никто не удивлялся. Напротив. Говорили:
– Как
Часто захожу к отцу Дмитрию. Он даёт читать всякие классные книги. (Чаще всего – это машинопись в самодельном картонном переплёте). Особенно меня потрясли «Диалоги» Валентина Свенцицкого. Беседуют глубоко верующий и ярый атеист. К концу книги верующий приводит атеиста к принятию Бога. Мягко, ненавязчиво, без демагогии. Эта книга должна быть в каждом доме! Хотя бы и в таком – машинописном виде.
У Дудко.
Знакомит меня с Серёжей Романовым.
– Вы соседи и даже фамилии у вас похожи. Вот и дружите! – сказал отец Димитрий.
Вернулись из командировки мама и Фёдор. (Их очень кстати не было целую неделю.) Мама сразу что-то почувствовала. И заметила.
– Это что у тебя там такое на шее на шнурке?
– Крестик.
– Крестик?! Откуда он у тебя?
– Священник во время крещения надел.
– Ты что, крестилась?!
– Ну, да.
– Боже мой, какой ужас! – она схватилась за голову.
– Никакого ужаса.
– Какой ужас! какой ужас! – повторяла она в полном отчаянье.- Ну, зачем ты это сделала?!
– Я хотела это сделать, и я это сделала.
– Нет, ты всё-таки страшная эгоистка! Ты думаешь только о себе! Ты хоть сестру не посвящай в свои глупости!
(Я не стала ей говорить о том, что Маришка шила мне крестильную рубаху.)
– И ты думаешь, никто не догадывается, что ты там, на верёвочке, на шее носишь?!
– Это моё личное дело!
– Нет, это не только твоё дело! Это касается всей нашей семьи! Фёдор – член партии! Ты не думала, что у него могут быть из-за тебя неприятности?!
– Абсолютно не думала на эту тему.
– Я же и говорю, что ты – эгоистка!
Она, видимо, не выдержала и поделилась этой «ужасной» новостью с Фёдором. Фёдор вообще перестал со мной здороваться. И когда я говорила ему «доброе утро» или «добрый вечер», он проходил мимо меня, как мимо пустого места. А мама то и дело начинала рыдать и упрекать меня в эгоизме.
Гробовое молчание Фёдора и слёзы мамы изводили меня. Находиться дома было слишком тяжело. Я жила, в основном, у Танюшки Неструевой. Танюшка верующий человек, она меня понимала. Она не боялась неприятностей из-за меня.
Лавина новых встреч и знакомств: Кирилл Георгиевич знакомит меня со своими друзьями и родными: с Владимиром Борисовичем Бродским, физиком, с писателем Сашей Фихманом. со своими сёстрами – Ксенией Георгиевной, биологом, и Аглаей Георгиевной, скульптором. Со своей племянницей Ксенией Кнорре, студенткой консерватории, пианисткой. Он всем с гордостью говорит: «Это – Маша, моя крестница!»
Мир полон прекрасных людей!
Событие мартовского вечера вернуло мне остроту младенческого восприятия жизни. Ходила, как шальная… Меня сводили с ума очнувшиеся после долгой зимы запахи, проявившиеся из тумана ещё неяркие, нежные краски начинающейся весны… Меня приводили в восторг лица людей – на улице, в метро – я смотрела на них как только что прилетевшая на эту планету инопланетянка… Я чувствовала, что влюбляюсь: заново влюбляюсь в многолюдье московских улиц, в роскошество закатов, в последний, невыразимо ласковый снег, в оглушающий птичий грай в пронизанных светом дворах, в половодье апрельских бульваров…
Музыка вернулась ко мне! Как моё естественное состояние жизни. Как дыхание…
И была в ту весну Пасха в Загорске.
Мы ездили втроём: Кирилл Георгиевич, его друг Юра и я. В Лавре было очень много народу, и мы смогли пробиться только в Трапезную церковь. Она была темна и таинственна, как пещера, с этим низким потолком, с копошащимися по углам тенями… Было много паломников, которые находились здесь с утра, а может, и несколько дней. Многие расположились на полу совершенно по-домашнему, кто-то дремал, кто-то истово молился… Все ждали Воскресения.
…Никогда не забыть, как всё озарилось ярким светом, и зажглись сотни свечей… и лица людей осветились и преобразились… и вышло много священников в праздничных одеждах, и самый главный из них возгласил «Христос воскресе!» И сотни голосов откликнулись: «Воистину воскресе!» И было долгое чтение молитв, и мне особо ярко запомнилась одна фраза, которая стала для меня самой главной в ту ночь:
– Смерть, где твоё жало?!
А потом мы шли к станции. Остановились и похристосовались на ночной пустынной улице…
Возвращались в Москву первой электричкой, в пустом холодном вагоне, и тихонько пели: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»
Смерть, где твоё жало?
Следующий день после Пасхи – Духов день. Тоже большой праздник.
В этот день мы с Людмилой Фёдоровной купили три букетика гиацинтов и отправились на Пятницкое кладбище. Навестить могилы её родителей и её первого мужа – Германа.
Старое-старое кладбище… Старые-старые деревья. Узкие аллеи. Полумрак, сырость и тихая печаль…