Не поле перейти
Шрифт:
– Далеко еще до будки?
– До какой будки?
– удивились девушки.
– Здесь нет будок.
– Ну, до разъезда, что ли.
– В его тоне слышалось явное пренебрежение.
– Хорошенькая будка, - рассмеялась та, что несла рейку.
Перебивая друг друга, девушки стали рассказывать, какой это сказочный домик.
Ему было приятно слушать. Чтобы определить, как вести себя дальше, осторожно спросил, почему разъезду дали такое несолидное название.
– Этого мы не знаем, - последовал ответ.
Андрей хотел было рассказать историю Бантика, но заговорила Валя. Так звали девушку с рейкой.
–
– Кто же?
– вырвалось у Андрея.
– Очень хороший человек строил, - убежденно ответила она.
Андрей смутился.
– Построил и уехал, - продолжала она, - и никогда, наверное, не увидит своего разъезда.
– Ну и фантазерка вы! Почему же не увидит?
– улыбнулся Андрей. Ему и в самом деле стало смешно.
– Вы очень медленно, - неожиданно сказал он и, поблагодарив девушек, размашисто зашагал по шпалам.
Андрей увидел, что все осталось по-прежнему.
И краска такая же, и никаких фигурок с веслами или теннисными ракетками. Он ненавидел эти неестественные серебряные фигуры обязательную принадлежность почти всех станций.
Он стоял, глядя на дом, и радовался. Солнце заходило, но было похоже, что наступает утро. Возможно, от тишины и свежести леса, а может быть, от щебетанья птиц, какое обычно можно услышать только ранним утром.
Тишину нарушил сигнал приближавшегося поезда.
Сняв со стены большое проволочное кольцо на рукоятке, дежурный по разъезду заправил в нее жезл - разрешение машинисту следовать дальше - и вышел на платформу. Свесившись на подножке, помощник машиниста ловко подхватил на руку протянутое кольцо. Дежурный подобрал сброшенный жезл предыдущей станции и направился к себе.
Широко улыбаясь, бежал к нему Андрей.
– Принимать разъезд приехал?
– улыбнулся тот, пожимая ему руку. Они вошли в здание и долго беседовали. С радостью узнал Андрей, что здесь в качестве стрелочника работает Хоттабыч. У него и поселился Андрей.
Андрей любил скрипку и хорошо играл. Но присутствие людей его смущало. Он избегал слушателей.
Почти каждый вечер уходил в лес, на свою любимую полянку, и играл.
Иногда приглашал Валю. Она была студенткой техникума, находившегося в Матово, и на разъезде проходила геодезическую практику. Ему было приятно, что Валя любит и понимает музыку.
Все шло хорошо, пока не появился какой-то странный сигнал. Он раздавался через сутки в самые различные часы. Обычно перед разъездом машинисты давали только сигнал бдительности: один короткий гудок и один длинный. Так они предупреждали, что идет поезд, чтобы дежурный вовремя встретил и вручил жезл. Другие сигналы на разъезде и не требовались, хотя существует их множество.
Паровозный язык выразителен. Сочетание коротких и длинных гудков дает возможность машинисту передать поездной бригаде и станционным работникам все необходимое. Каждый сигнал люди знали, точно буквы алфавита. И как не может человек по своей прихоти придумать новую букву, так не придет в голову машинисту изобретать новый сигнал. А это был, бесспорно, новый сигнал: короткий, длинный, два коротких. В служебной инструкции таких нет.
Кроме официально установленного значения, в сигналах есть нечто выработанное самими машинистами в течение десятилетий. И многие сигналы даются не так, как они записаны в инструкции. Даже школьнику
Подойдите сами и все увидите".
А послушайте, как машинист дает тот же сигнал остановки у закрытого семафора перед станцией. Какие там короткие! Целую минуту гремит. И станционные работники поймут его: "Эх вы, зашились, даже на станцию впустить не можете! Из-за вас и пережог топлива и простой паровоза... Вот и выполняй с вами план!.."
Постоит машинист минут десять, снова даст сигнал остановки. Но значение его будет уже другое: "Ну, сколько держать будете? Или хотите, чтобы я начальнику отделения пожаловался?" На станции опять поймут его, бросят в сердцах: "Ори сколько хочешь", а все-таки начнут торопиться, чтобы поскорее избавиться от этого крикуна.
Новый сигнал ни на что не был похож. Сначала не придали ему значения, но, когда он стал регулярно повторяться, забеспокоились: дорога шла мимо разработок руды и имела специальное назначение.
Вскоре было установлено, что дает сигналы комсомолец Владимир Чеботарев.
Каждый машинист, как и положено, на разъезде снижал скорость. А Владимир будто нарочно несся так, что казалось, вот-вот кувырком полетят вагоны. Стоять с жезловым кольцом близко от несущегося поезда страшновато, а порой и небезопасно.
При очередном рейсе Андрей воткнул под жезл записку, предупредив, что, если в следующий раз скоРОСТЬ не будет снижена, он остановит поезд. Под жезлом, который Владимир сбросил на обратном пути, Андрей нашел ответ: "Если вы не справляетесь с работой, уступите ее другому".
Была у Андрея и более веская причина с неприязнью относиться к Владимиру. Ему часто приходилось бывать на станции Матово. Как-то в ожидании попутной дрезины домой Андрей вместе с Виктором сидели в станционном буфете. Туда же вошла группа паровозников, среди которых был Володя. Продолжая какой-то спор, компания шумно расселась. Разговаривали громко, не обращая внимания на других посетителей. Неожиданно в дверях появилась Валя. Она была в легком ярком платье, стройная, загорелая. Опустив глаза, подошла к буфету. Паровозники умолкли вдруг, проводив ее взглядом. Валя взяла мороженое и села близ буфетной стойки.
– Бот это да-а!
– протянул кто-то из паровозников.
– К такой не подступишься.
– Подумаешь, невидаль, - с пренебрежением сказал Владимир.
– Захочу - в два счета познакомлюсь.
– Пари!
– Пари!
– протянул руку Чеботарев.
– Надо подойти к ней, чтобы прекратить эту сцену, - поднялся Андрей. Впрочем, пусть нахал останется в дураках.
– И он скова опустился на стул.
Пари состоялось. Условия жесткие: Володя должен сесть за Валин столик и угостить ее фруктовой водой.