Не повтори моей судьбы
Шрифт:
Этого хватило, чтобы женщина окончательно потеряла голову и позволила практически незнакомому человеку поцеловать себя. С того дня у Таисии и Давида началась новая, счастливая жизнь.
Теперь в своем кабинетике Давид Канцлер проводил лишь необходимое для работы время. Все остальные часы он пребывал в квартире Таисии, которая с его бескорыстной помощью обзавелась новыми фарфоровыми зубами. То ли зубы были тому причиной, то ли жизнь с Давидом, но Таисия расцвела, помолодела и летала что на работе, что по дому на крыльях.
–Ну, как он?—интересовались первое время поварихи. Но потом и спрашивать перестали. А чего спрашивать, когда и так видать, что баба счастлива
Родители, правда, сначала настороженно восприняли появление у дочери нового сожителя, но, видя, как счастливо смеется их Тайка, как нежно обнимает её Давид, успокоились. Конечно, они задумывались о том, что через несколько лет законный супруг дочери вернется из мест заключения и появится у неё. Но если Тайка на это махала рукой, так им чего зря кручиниться. Радоваться надо!
Через десять месяцев Таисия родила дочь. У девочки были рыжеватые волосики от отца, а все остальное от матери. Родители не могли наглядеться на свое сокровище, а Давид Михеевич нет-нет да всплакнет над кроваткой Шурочки.
–Ты чего плачешь?—бывало, спросит Таисия.
–От счастья и от любви,—отвечал Давид, легонько касаясь губами ножки ребенка.—Только бы успеть вырастить,—говорил он про себя.
Таисия ласково смотрела на Давида, которого давно уже про себя звала мужем. А кто же еще? Неужели муж это тот, с кем она по недоразумению в загсе расписалась? Или тот, кто вместо ласки кулаками её награждал да издевался всячески? Не-е-ет! Муж от слова «мужчина», а Давид Канцлер был настоящим мужчиной. И только с ним Таисия познала радость единения, слияния двух тел, двух сердец. Она умирать будет, но не забудет ту первую ночь, проведенную ею в объятиях Давида.
Мужчина ничего себе не позволил из того, ради чего и затаскивают женщину в постель. Он утопил её в нежности, целуя её безупречно белое тело, мягкими движениями полируя каждый миллиметр атласной кожи женщины.
Для Таисии весь мир перестал существовать, провалился в черную дыру, и только она каким-то чудом плавала во вселенной, чувствуя себя куском арктического льда, который от соприкосновения с руками Давида начал плавиться, растекаться, превращаясь в нечто невесомое, слабо подрагивающее и безмерно блаженное. Так вот что значит неземная любовь, чуть ни вслух проговорила Таисия, а мужчина удовлетворенно выдохнул, в очередной раз найдя на теле женщины чувствительную точку. От женщины пахло хлебом и миндалем, и эти запахи усиливали влечение Давида к своей пациентке и любовнице. Он уже давно мог бы овладеть ею, но чувствовал, что спешить не следует. Перед ним только чуть приоткрылась дверь в неведомые женские глубины, и если он хочет постичь их, вызвать к жизни, то не станет спешить сам и не поддастся уговорам женщины, чьи пересохшие губы шептали: «Хочу тебя, не могу больше». Давид увлажнял её рот поцелуем, а потом снова с энтузиазмом исследователя погружался в удивительный процесс реанимации чувственности женщины, чей первый сексуальный опыт принес ей не просто разочарование, но стойкое отвращение ко всякому прикосновению чужих рук, особенно мужских.
Их первая ночь закончилась долгим поцелуем, завершившим череду любовных игр и мастер-класса возбуждающих ласк. Они одновременно провалились в сон, так и не успев разжать объятий.
Дрова в печи давно прогорели, а через вьюшку, которую накануне вечером забыли закрыть, остатки тепла покинули комнату, где наконец-то осуществились мечты молодой женщины и немолодого мужчины о рае для двоих.
С рождением Шурочки взаимное влечение Давида и Таисии еще больше увеличилось. Они не могли прожить друг без друга лишнего часа. Таисия торопила время на работе, Канцлер все реже бывал дома, а под конец и вовсе появлялся два-три раза в месяц, чтобы пополнить холодильник съестным, оплатить необходимые счета да проконтролировать школьные успехи младших сыновей. Его старшая дочь Лия закончила художественно-графический факультет университета и стала модным декоратором, неплохо зарабатывала, часто пропадала на целые недели, обретаясь в мастерской своего друга фотографа.
Средняя дочь Соня окончила музыкальное училище по классу флейты и подавала большие надежды. Её мечтой была победа на известном конкурсе молодых исполнителей в Праге, поэтому все свое время она работала с преподавателем, который надеялся, что его талантливая ученица принесет славу и ему.
Младшие сыновья Давида Лева и Арсений были далеки от творчества. Лева был погружен в математику, легко выигрывал все олимпиады и готовился к поступлению в Бауманское училище, Арсений видел себя великим изобретателем, а электронику почитал за религию.
Таланты детей Давид Михеевич себе не приписывал, но жалел, что в свое время самым подробным образом не расспросил свою единственную тетку о том, кто и кем были его родители. Не мог он поверить, что дети пошли в родственников жены, единственный талант которых был в умении приспосабливаться и угождать, чтобы не потерять завидных теплых местечек. Своих родителей Давид не помнил, а тетка, когда он начинал её расспрашивать, прикладывала изуродованный полиартритом палец к губам: «Тс-с-с! Придет время—расскажу, но не раньше». Пока дожидались подходящего времени, тетка померла. Так что Давид Михеевич с полным основанием мог предположить, что его родители, пострадавшие в годы репрессий, возможно, были людьми незаурядными, а свои гены передали не ему, единственному сыну, а внукам.
Его предположение стало находить подтверждение вскоре после того, как Шурочка, его внебрачная любимая дочка от Таисии, уже в полтора года демонстрировала удивительные способности. Так она одной линией, угольком из печки могла нарисовать котенка, выгибающего спинку, из старых разрозненных пуговиц, которые мать хранила в жестяной банке, выложить узор, который точно повторял узор на галстуке Давида. В два с половиной года отец принес дочери набор для вышивания. Таисия, конечно, засуетилась, можно ли доверить крохе иголку, ножницы, но Давид успокоил её и сам несколько вечеров подряд учил ребенка вышивать крестом и гладью. Это умение он приобрел еще в подростковом возрасте, помогая тетке вышивать салфетки на продажу.
Новое занятие так понравилось крохе, что она могла часами просидеть за пяльцами и только тихо смеялась, когда на материале неожиданно появлялся или цветок лютик, или мордочка мышки, или рисунок с замерзшего стекла.
Дед и бабка Пановы души не чаяли в Шурочке, наперегонки закармливали конфетами и зефиром, а та отвечала им взаимностью, веселила их незатейливыми песенками и стишками, которые заучивала в детском саду. Пановы были счастливы счастьем дочери и внучки, но иногда, по ночам, пугали друг друга возвращением Славки.
–Что будет, что будет?—причитала Татьяна Васильевна и умоляюще смотрела на иконы.
–А ничего не будет!—резко отвечал ей муж, чиркая в потемках спичкой.—Как появится, так и исчезнет. Думаешь, Давид в сторонку отойдет, когда этот уголовник появится? Не-е-т, шалишь!
–Отец, отец,—вздыхала Татьяна Васильевна,—а ну как драка между ними завяжется? У Славки дури на десятерых хватит, а идти в тюрьму ему не впервой. Чиркнет ножом…
–Да кто ему позволит?—раскипятился Роман Петрович.—Да я сам тогда…