Не повтори моей судьбы
Шрифт:
Ленка с досады плюнула в картофельное пюре, а потом и вовсе скрылась в подсобке, чтобы хлебнуть из заначенной бутылки, оставшейся после последней вечеринки.
В доме же Пановых стоял переполох. Роман Петрович был категорически против ухажера своей дочери, чутьем распознав в слесаришке бездельника и нахала. Татьяна Васильевна помалкивала, надеясь на благоразумие дочери, а сама ночами перебирала спрятанное в старом сундуке приданное. Но Тайку отговорить от необдуманного шага никто не смог, и через полтора месяца в маленькой квартирке, где стараниями Романа Петровича был
После зоны и грязного общежития квартира Тайки показалась Славке раем. Две комнатки и кухонька были вылизаны до стерильности, дровяная печь всегда была раскалена докрасна, в холодильнике не переводились мясные блюда, а в графинчике в серванте—водочка.
Свадьбу сыграли в субботу, в воскресенье гости скромно похмелились, а в понедельник все вышли на работу. За исключением Славки, который устроил для себя медовый месяц. Тайка была не против, тем более что новоиспеченный муж встречал её в разобранной постели, на которой валялся весь день, делая лишь перерывы на завтрак, обед и ужин. Он картинно протягивал к молодой жене руки, звал её «пончиком» и «карамелькой», при этом в его горле что-то булькало и скрипело, и Тайка воспринимала эти звуки за голубиное воркование.
Наконец-то и на её долю досталось то, что делает женщину, как она думала, счастливой. В постели Славка был бесстыдным, изобретательным и совершенно равнодушным к потребностям жены. Главное, чтобы свою похоть удовлетворить. А что чувствует при этом молодая, его не заботило. Когда через две недели после свадьбы Тайка заикнулась о ласках да любовных играх, Кукин рассвирепел, вскинулся, как бешенный, и пошел осыпать Тайку грязными ругательствами за то, что она до него уже «набралась опыта».
–Ну и кто же тебя ласкал, кто с тобой в любовные игры играл?—сипел в лицо мужчина, схватив её за волосы.—Я этому уроду ноги повыдергиваю! Говори, с кем ты…?
Тайка испуганно таращила глаза, от боли и страха её мутило, и она не могла взять в толк, что так рассердило мужа, откуда у него такие подозрения.
Первый скандал был недолгим, но Тайка и думать забыла о том, чтобы упрекать Славку за неласковость с нею. С того памятного дня Кукин стал грубым, придирчивым и всем недовольным. Он безжалостно мял грудь Тайки, бесцеремонно валил её на постель в любой момент, как ему вздумается, ударами колена раздвигая ей ноги. Она сносила все безропотно, хотя иногда задумывалась, для чего ей сдалось это замужество.
Славка не работал, жил за её счет, а когда однажды она попыталась указать ему на недопустимость подобного положения вещей, зверски избил её и пообещал изуродовать, если она станет «доставать его своей душевной простотой».
Задумалась Тайка о разводе, да не тут-то было. Кукин в красках расписал, что с ней будет, если она подаст заявление.
–Ты меня знаешь,—цедил он сквозь зубы, развалясь на стуле за накрытым к ужину столом.—Я два срока отмотал, еще один—не проблема. Я тебя, суку, вначале по дружкам своим пущу, а потом в землю зарою, чтобы ты своим хайлом не котлеты жрала, а могильную землю. Ясно я выразился?—и расхохотался мерзко, а потом взял тарелку с гречневой кашей, политой гуляшом и кинул в лицо жены.
Но это были только цветики. Дальше больше, и житья не стало Таисии. Вся грязь, накопившаяся в Славке за годы заключения и прежней, по-видимому, неблагополучной жизни, хлынула на Тайку и затопила её целиком. Она стала поломойкой и снабженцем для своего мужа, который начал откровенно пить, приводя таких же дружков, которые оставляли после себя разбитую посуду и загаженный пол.
Дом, в котором жили Кукины, удобства имел на улице, но выпивохи не утруждали себя походами к сараю, а справляли нужду то в ведро для мытья пола, а то и вовсе в таз с замоченным бельем. Прежде ухоженная квартирка превратилась в логово пьяницы и дебошира.
Уставшая за смену в столовой, Тайка отмывала квартиру, выслушивая при этом, какая она «дрянь-баба», которая не может «обслужить» мужика. Распалившись своими же попреками, Славка кидался на жену, выкручивал ей руки, щипал и заставлял делать вещи, которым, как справедливо подозревала Таисия, обучился в тюрьме. Ей было тошно, мерзко, но она подчинялась, иначе муж, свирепее, лупил её почем зря то кулаками, а то и вовсе хватал табурет. О спину несчастной Тайки в щепки разлетелись три из четырех кухонных табурета, а Кукин уже вожделенно поглядывал на ножи.
–Ты сколько будешь терпеть эти издевательства?—возмущались женщины на работе.—Погляди на себя, в кого ты превратилась.
–Почему в милицию не заявишь?—упрекала её Ольга Каблукова.—Я только раз участковому пожаловалась, так мой и притих тут же. Им, если волю дать…
Склонившись над столом, Тая глотала слезы и представляла то, что предрек ей Кукин в случае обращения «в органы». Ей недоставало характера, чтобы противостоять страху перед мужем, ей было стыдно перед людьми и горько оттого, что не послушалась отца, который предостерегал её от поспешного замужества.
–Дочка, поверь, из тюрьмы нормальными не выходят,—убеждал он Таисию.—Погоди, узнаешь, почем фунт лиха. Лучше в девках остаться, чем за такого замуж идти. Ну, ты хоть поживи с ним для начала, не оформляйся.
Но слова отца пропали втуне. Тайка влюбилась, и ухаживания неизвестно откуда взявшегося Славки Кукина, были ей слаще меда. Не знала она тогда, что где мед, там и деготь. Другому ложки хватит, чтобы от бочки меда отказаться, а в её бочке дегтя только ложка меда и была.
Весть о беременности жены Кукин воспринял оригинально. Он вначале внимательно поглядел на её живот, потом потрогал ширинку брюк и заявил:
–Если щенок не в меня пойдет, придушу.
Действительно, родится мальчик. Юрик. Был он таким же смуглым, как Славка, чернявый и вертлявый, не давал спать ночами, а когда мать совала ему грудь, больно прихватывал деснами сосок, выжимая из Таисии слезы. Кукин сыном был доволен, воспитывал его на свой манер, словно растил не мальчика, а цепного кобелька. Отец обожал доводить сынка до слез тумаками, щелчками или зверскими гримасами. Когда мальчонка огрызался, Кукин хватал его за шиворот и выбрасывал в холодный тамбур и наслаждался истошным воем обиженного ребенка.