Не приходя в сознание
Шрифт:
— Во! — восторженно крякнул Иван. — И у нас так же. Было дело — уехали на полгода в отпуск, а сами себе думаем — не вернемся. К черту. Плевать. Поживем и в других краях, лесов, слава богу, у нас хватает, валить не перевалить. Уехали. Месяц в Крыму загорали, две недели по Карпатам гуляли, потом к Афонькиной родне на Кольский махнули, потом в Молдавию, а под конец даже в Бухаре оказались. Вот в Бухаре и задумались: чего делать? Еще полтора месяца отпуска, а мы уже друг на друга смотрим да одно и то же в глазах читаем — вертаться надо. И вернулись. Не-е, — Иван покрутил большой лобастой головой, — засасывает остров, так просто не отпускает. Как-то спрашивает у меня корреспондент из нашей районной газеты:
— Отстояли мы корреспондента, — усмехнулся Федор. — Больше о нашей бригаде ничего не пишет.
— Напишет, — протянул Иван. — Никуда не денется. Мораль у нас на уровне, производительность тоже, технику используем. Напишет.
— А вот ты, — вдруг повернулся Афоня к Левашову. — Можешь сосну против ветра положить? А? Вот сосна, к примеру, а вот в двадцати метрах колышек торчит... Повалишь сосну против ветра так, чтобы она своей верхушкой колышек в землю вогнала?
— Нет, — сказал Левашов. — И ты тоже не сможешь.
— Это почему же?
— Нет сосен на острове. И волков нет.
— Ни одного? — невольно воскликнул Афоня.
— Один есть... В музее.
— А как же он... один-то?
— Через пролив зимой перебежал. По льду.
— Как тот бродяга с Сахалина? Звериной тайною тропой?
— Точно.
— Эх, Афоня, Афоня, — вздохнул Иван, — учат тебя люди, учат, и все без толку...
Разговаривая, Левашов осматривал зал. Бородач перед графинчиком с водкой. Не пьет... Словно ждет кого-то... Под столом саквояж. И сидит он так, чтобы коленкой касаться этого саквояжа. Вот и Пермяков здесь... Болтает с кем-то, по-школьному сложив на столе маленькие руки. Девушка в тренировочном костюме. Не то странно, что она в такой одежде пришла в ресторан, а то странно, что она вообще пришла сюда. Рядом с ней, на подоконнике, сумка... Интересно, поместятся в нее пятьдесят тысяч рублей? А вот детина сидит спиной ко всему залу. Странно? Да. Ресторан — это не только место поглощения пищи, это и зрелище. В ресторане всегда садятся так, чтобы видеть большую часть зала. А почему молчат те трое? Незнакомы? Но здесь почти все незнакомы. Трезвые? Нет, не сказал бы. И вещей рядом нет. Не пришли ли они проводить своего? Это было бы ошибкой. Нет, судя по почерку, «работали» далеко не новички.
Вокзал опустел уже через несколько минут после объявления посадки. Не дожидаясь, пока выйдут на перрон последние пассажиры, однорукий киоскер в железнодорожном кителе начал неторопливо собирать с прилавка справочники, путеводители, сборники трудовых законодательств, брошюрки с описанием льгот для работников Севера. Низкорослая кореянка притащила откуда-то мешок опилок, высыпала их посреди зала и стала разбрасывать по полу. Буфетчица за пустыми витринами привычно защелкивала замки на ящиках. Милиционер в полушубке прошел по залу, осмотрел скамейки, не заснул ли кто, и вышел на перрон.
А буран будто приблизился, стал слышнее, опаснее. Снежинки за стеклами проносились неуловимо быстро, можно было заметить только их белесые исчезающие следы. Потом где-то рядом загнанно и протяжно прокричал маневровый паровоз.
Когда Левашов подошел к вагону, посадка заканчивалась и у ступенек стояли только двое — парень и девушка. Левашов поставил чемодан на снег и, отвернувшись от ветра, полез в карман за билетом.
— Слушай, Колька! Поехали со мной, а? — Девушка не обращала на Левашова никакого внимания. — Уж коли ты на вокзал пришел — поехали! До Тымовского и обратно, а? И будет у нас свадебное путешествие!
— До свадьбы?
— А ты много видел, чтобы люди после свадьбы путешествовали? Вернемся — как раз заявление созреет. Ну?
— А билет?
— Да какой билет! Я же проводник! У меня
— А занятия, Оля? — Парню, видно, хотелось, чтобы не он, а кто-то другой отмел за него все сомнения и колебания.
— Да какие занятия в буран?! Еще неделю занятий не будет, а ты вернешься через два дня... Бери мою сумку и прыгай в вагон. А я вот гражданином займусь, пока он совсем не замерз.
— Не знал я, что можно так просто в персональном купе проехать, — сказал Левашов. — А то бы я вместо билета конфет купил.
— Заметано. Следующий раз имейте в виду, — засмеялась проводница. — Но конфеты я признаю материковские. Не вздумайте здешних, островных купить. Я их только в зверинец беру.
— Заметано, — улыбнулся Левашов. И подумал: «Не они».
По узкому коридору он протиснулся к своему купе, постучал и, не дожидаясь ответа, отодвинул дверь в сторону. В купе сидели двое — мужчина и женщина. Видно было, что между ними шел какой-то свой, не для посторонних разговор.
— Не помешал?
— Что вы! — сказала женщина. — Располагайтесь.
— А то ведь я и покурить могу пойти...
— Еще накуритесь.
— А вы тоже до конца? — спросил Левашов.
— Нет, мы раньше выходим, — охотно ответила женщина. — В Макарове. Боря, правильно? Ведь в Макарове?
Мужчина молчал.
— Так вы макаровские... — как бы про себя сказал Левашов.
— Два года как макаровские, — улыбнулась женщина. Она как-то тяжело, неловко повернулась, пропуская Левашова мимо себя, и сразу стало заметно, что очень скоро их будет трое. «Не они», — подумал Левашов.
А ровно в двадцать один сорок пять раздался мерзлый перестук вагонов, состав дернулся и медленно поплыл в темноту. Окна все быстрее проносились мимо милиционера. Дежурный подождал, пока исчезнут в снегу огни последнего вагона, и, согнувшись, пошел в задание вокзала.
— Порядок, — сказал милиционер и зашагал за дежурным.
Левашов, не раздеваясь, втиснулся в холодный угол купе, закрыл глаза и попытался еще раз представить себе события, которые произошли этим вечером.
Итак, их было трое. Они вошли в центральный гастроном за пятнадцать минут до закрытия. Вошли и тут же затерялись среди покупателей. Нетрудно себе представить, как эти трое слонялись среди озабоченных людей, как становились в очереди и снова уходили, бродили из отдела в отдел, конечно же, ничего не покупая. Настороженно следили они за каждым выходящим человеком, за работой продавцов и кассиров, не установлена ли в магазине какая-то сигнализация. А тем временем в магазине становилось все просторнее. Центральные двери, выходящие на проспект, были закрыты, и людей выпускали через подсобное помещение.
И вот наконец остаются в магазине эти трое. Левашов, кажется, видел даже их темные фигуры, слышал, как они невпопад отвечают поторапливающим их продавцам, как, уставившись в витрины, косят глазами в стороны, еще и еще раз проверяя, не остались ли в зале покупатели. А потом наступил момент, когда они решились. Уж больно хорошо все складывалось: двери на проспект наглухо закрыты, громадные витринные стекла заметены почти до самого верха, а инкассатор будет минут через двадцать...
Трое подошли сразу к трем кассам магазина — по одному на кассу. Вид пистолета, напряженный взгляд человека, готового на все, неожиданность самого нападения парализовала девчонок. Потом трое прошли в кабинет директора, где дневная выручка готовилась для сдачи инкассатору. Весь небольшой письменный стол был завален деньгами. Большинство продавцов оставались в торговом зале, и преступники предусмотрительно закрыли дверь на ключ, благо он торчал в дверях. Только директор, пожилая худенькая женщина, решилась оказать сопротивление. С улицы выстрела никто не слышал.