Не промахнись, снайпер!
Шрифт:
Теперь роли поменялись. Красноармейцы, которые шли вчера в лобовую атаку и прятались в воронках от пулеметного огня, теперь с мстительным азартом били из всех стволов по атакующим немцам. Винтовочные выстрелы сливались в непрерывный треск, сквозь который пробивались пулеметные и автоматные очереди. Я стрелял из окопа под брюхом бомбардировщика. Вначале так же бегло, как пехотинцы, затем стал ловить бегущие фигуры в сетку прицела. Сказать, сколько пуль попали в цель, не смогу. Думаю, что на пять-шесть немцев свой личный счет увеличил.
Наступали фрицы грамотно. Одни ложились и вели
Подбили один, за ним второй бронетранспортер, которые поддерживали атакующих. Тяжелые «Ганомаги» с крупнокалиберными и обычными пулеметами на скорости уходили назад, иногда останавливаясь, чтобы подобрать раненых. Отставший бронетранспортер попал под фугасный снаряд трехдюймовки. Вышибло задний борт, согнуло боковину и вскрыло десантный кузов, где не уцелел никто. Пулемет со станком отбросило на землю, «Ганомаг» загорелся.
Получилось вроде сигнала к отступлению. Немцы начали отход, а следом без команды кинулись красноармейцы. Теперь злость и азарт сыграли не в нашу пользу. Их встретили огнем из автоматов в упор, полетели гранаты. Танки вели беглую стрельбу осколочными снарядами. Я разглядел лейтенанта Чапаева, который загонял людей обратно в окопы. Потом он упал, его потащили под руки двое бойцов.
Атаку отбили. На поле заметно прибавилось трупов. Теперь среди тел красноармейцев лежали солдаты вермахта. В серых мундирах, касках. Наши почти все носили пилотки. К сожалению, тонкие, как жестянка, советские каски практически не защищали ни от пуль, ни от осколков. Догорали два танка и два бронетранспортера.
— Эй, снайпер, помоги племянника перевязать.
Меня звал к себе бронебойщик Чепель. Его напарника ранили осколкам в руку. Мы перевязали рану и закурили. Чепель рассказал, что они призваны из одной деревни. Вместе призывались, вместе учились и вот третий месяц служат в роте ПТР.
— Твой племянник, что ли? — спросил Ваганов.
— Нет. Он меня привык дядей Ваней звать, ну, считай, племянник. Молодой еще, мать просила за ним приглядывать.
— Долго вас призывали. Что, весь первый год в тылу кантовались?
— Я сильно никуда не торопился. На мелькомбинате работал, — ответил Чепель. — Хлеб пекли и сухари для Красной Армии делали. Бронь имел. А племяннику недавно восемнадцать исполнилось.
Еще бронебойщик рассказал, что на тех, кого призывали летом сорок первого, либо похоронки пришли, либо без вести пропавшими числятся. За полгода почти всех мужиков из деревни на фронт забрали. А с него сняли бронь и вручили повестку в октябре сорок второго, когда на фронте совсем дела плохи стали.
— В общем, не спешил ты на войну, — подвел итог Ваганов.
— А че спешить? У меня трое детей. Кто их кормить будет? Родной колхоз не слишком разгонится.
Мой напарник вчера и сегодня неплохо стрелял, и его тянуло на всякие разговоры. Вскоре начался обстрел, и мы спрятались в окопы. В этот день немцы атак не предпринимали. Зато летели снаряды, мины, а во второй половине дня появились пикирующие бомбардировщики. Налетали раза три, группами по 8-9 самолетов в сопровождении истребителей. Бомбили артиллерийские позиции, передний край. Исчезали одни, на смену им прилетали другие. Поле снова заволокло дымом, кто-то кричал. Не пожалели две бомбы для нас, но обе взорвались в стороне. На выходе из пике «Юнкерс-87», мелькнув серебристым брюхом, прострочил многострадальный Пе-2 из спаренного пулемета.
Мы отсиделись в щелях, которые вырыли глубиной полтора метра. Командира нам не назначили, вопросы решали коллективно. Договорились, что бронебойщики и ручной пулемет вести огонь не будут. Только в случае атаки. А мы с Вагановым сделали до вечера несколько прицельных выстрелов. Кого-то уложили. Пока «Юнкерсы» долбили фланги полка, фрицы махали им руками, мы стреляли по каскам и рукам. Знали, что от винтовочной пули массивная немецкая каска не защитит.
Заметили, что кое-где поднимали руки и наши бойцы. Самострелов раскусывали быстро, а здесь, поди, догадайся, сам подставился или получил пулю в бою. В темноте началось движение. Тянулись в тыл раненые, подносили боеприпасы. Старшина с помощником принес сухой паек: хлеб, сало, сахар. Хуже дело обстояло с водой, досталось всего по полкружки. Жажду не утолили, только слегка смочили губы. Из-за отсутствия воды не лезла еда, во рту горчило от бесчисленных выкуренных самокруток.
— Чего водку не принес? — наседал на старшину Чепель.
— Не положено. Заснете, как сурки, а немец всех перережет.
— Перережет, перепилит… Зато перед атакой вдоволь наливают. Чтобы пьяные подыхать не боялись.
— Болтай меньше! — пытался осадить его старшина.
— Болтай не болтай, а дальше этого места все равно не пошлют.
«Племянник» Чепеля, несмотря на рану, хотел остаться с ним, но сержант заявил:
— Ты что, не видишь, в какой заднице сидим? Ползи в санроту, недельки две передохнешь. Старшина, возьми парня с собой.
— Возьму, если сам ползти сможет.
Жажда усилилась, несмотря на то, что мы ничего не ели. А завтра опять целый день без воды.
— Слушай, Федор, — предложил Иван Чепель. — Пусть твой помощник соберет фляжки и сползает за водой.
Ваганов согласился, но я боялся, что парня задержат и обвинят в дезертирстве. Но и без воды не жизнь. Саня собрал штук шесть фляжек и двинулся вслед за старшиной и раненым в тыл. Вскоре появился комбат Морозов. Я доложил обстановку.
— Вас что, трое осталось?
— Нет, товарищ капитан. Четверо. Помощник в окопе дежурит.
— Ну, правильно. Ночью не спите, от фрица всего можно ожидать. Тем более завтра Первое мая, праздник.
Когда комбат ушел, Чепель рассудительно заметил, что немцы ночью не полезут, а праздник будет, когда мы из этой дыры вылезем. Через час вернулся Ваганов. Кроме фляжек, он тащил десятилитровый бидон с водой. Старшина расщедрился, дал две буханки хлеба, а одну из фляжек наполнил подсолнечным маслом. С жадностью выпили по две кружки воды, и только тогда поели хлеба с салом.