Не промахнись, снайпер!
Шрифт:
Бронебойщик Чепель сообщил, что женился поздно. Отслужил в армии, вернулся, погулял, да еще на заработки уезжал, чтобы денег на собственный дом заработать.
— Двоих сыновей и дочь родили. Старшему — четырнадцать лет. В любом случае до его призыва война кончится. Или с немцами помиримся, или что другое.
— Что другое? — спросил я.
— Ну конечно, великая победа. Только ни я, ни ты не доживем. Лупят нас, никак не поумнеем. Под Сталинградом Паулюса разбили. Ур-ря, фрицы драпают! В марте снова Харьков отдали, и мы за эти дни хорошо кровью умылись.
— В газетах пишут, сломали гитлеровской гадине хребет, а я что-то не вижу, — согласился пулеметчик. — Бьют нас
Замолчали, слушая прерывистое дыхание раненых в голову бойцов. Вспыхнула ракета и осветила лица. Оба были без сознания. Они умерли на рассвете, один за другим, так и не приходя в себя. Похоронили здесь же, возле самолета, в одном из окопов.
Позже из разговоров я узнал причины крайне неудачной атаки двух батальонов. Как всегда, полезли наобум, не выяснив обстановку. В первом батальоне бегущие впереди бойцы попали на минное поле, которое по разведданным не существовало. Произошло замешательство, усилился пулеметный огонь, и все три роты побежали. Против нашего второго батальона действовали восемь-десять пулеметных точек, чего также не ожидали.
Ни во время первой атаки, ни во время вынужденной обороны не видели командира полка. Возможно, он следил за действиями третьего батальона, но я в этом сомневаюсь. Третий батальон сразу ушел вперед и вел бой в полуокружении. В такие места большие командиры и политработники не лезли. Обеспечив себе комфортную жизнь в хорошо защищенных блиндажах, они не желали рисковать жизнью и очень боялись попасть в плен. Отсутствие командиров сразу подмечалось бойцами и вызывало различные разговоры. Заметно снижалась дисциплина и активность.
Свою роль сыграла и такая вроде бы простая причина, как необеспеченность рот боеприпасами. Начальник тыловой службы полка, жизнерадостный бравый майор, проявил полную беспечность. Любитель выпить и посидеть в хорошей компании с подчиненными женщинами, он не обеспечил доставку патронов к автоматам ППШ и ручных гранат. Автоматов в ротах имелось уже немало, их забирали у раненых, погибших бойцов. Не меньше десятка ППШ комбат Морозов получил со склада перед началом наступления.
В первый же день израсходовали почти весь боезапас к автоматам. Хозяйственники упорно подтаскивали ящики с винтовочными патронами. Конечно, в них нуждались, однако необходимые в ближнем бою ППШ из-за отсутствия патронов оставляли в окопах, подбирали винтовки. Подобная ситуация возникла с гранатами. Вместо легких и простых в обращении РГ-42 зачем-то приносили противотанковые гранаты РПГ-40, весом более килограмма. Помощники старшины едва доволокли до самолета целую гроздь малоэффективных, тяжелых РПГ, которые в наступлении совсем не нужны.
После войны меня нередко спрашивали, верил ли я в победу в сорок втором и начале сорок третьего. Скажу так не слишком задумывался над этим вопросом. Если смерть гуляет рядом, о будущем не загадываешь. Самому бы до вечера дожить. Когда похоронили двух бедолаг, снова про Саню Ваганова вспомнил. Спасут его в санбате или нет? Настрой в тот день был у нас хуже некуда. Поднималось солнце, значит, впереди бомбежка и возможная немецкая атака. Долго равновесие не удержать, либо немцы нас выбьют, либо остатки людей погонят в атаку. Наверное, в последнюю.
Бомбежка вскоре началась, но так себе, слабенькая. Три «Юнкерса» под защитой истребителей наскоро сбросили бомбы, отстрелялись и улетели. Возможно, опасались наших «ястребков». Зато каждый час то в одном, то в другом месте хлопали минометы. Я сделал три выстрела. Не знаю, попал или нет, но вызвал огонь на наше укрытие.
Бомбардировщик Пе-2 после вынужденной посадки лежал на брюхе, с треснувшим в двух местах корпусом. Сержант Чепель примостился со своим двухметровым ружьем ближе к крылу. Его защищал не только корпус, но и массивный двигатель. Позиция казалась надежной. Пусть не имелось такого широкого обзора, как в моих окопах, которые я постоянно менял, но Чепеля больше заботила безопасность. В эффективность своей стрельбы по танкам он не верил. Ружье пробивало на триста метров лишь тридцать пять миллиметров брони. У немецких танков броня была гораздо толще, и они сметали бронебойщиков огнем орудий и пулеметов после первых двух-трех выстрелов.
За полчаса до смерти сержанта мы покурили с ним. Он, вздыхая, косился на бугорок, где похоронили умерших от ран бойцов, затем тоскливо произнес:
— Хорошо, что я племяша в тыл отправил. Чую, не досидим здесь до вечера. Примелькался наш самолет, и мы тоже…
Основания для этих слов имелись. Вчера укрытие бомбили, сегодня обстреляли из 37-миллиметровой автоматической пушки. Небольшие снаряды сделали в корпусе десяток новых пробоин, каждая диаметром полметра. Эту скорострельную пушку окрестили «собакой». Стреляла она, словно собака лаяла: «ав… ав… ав». Мы отлежались в окопах, но ходить вдоль корпуса стало опасно. Сквозь отверстия нас могли заметить немецкие пулеметчики.
Чепеля достала мина. Их и выпустили по нам всего штук шесть. Одна влетела в разлом корпуса и угодила точно в окоп бронебойщика. Три с половиной килограмма железа и тротила исковеркали тело до неузнаваемости. На дне окопа, в густой массе крови, внутренностей, оторванных конечностей, лежал обрубок человека. Корпус самолета заляпало кровью и мелкими кусочками плоти.
Пулеметчик только ахнул и отвернулся, зажав рот ладонью. Противотанковое ружье не пострадало, мы вытянули его, а останки сержанта решили немедленно закопать. Когда забросали землей, вспомнили о патронах к ружью. Я свесился головой вниз, патронов не разглядел. В лицо пахнуло таким смрадным духом разорванных внутренностей, что едва не вырвало.
— Черт с ними, с патронами. Закапываем.
Наш временный гарнизон уменьшился до двух человек Сидели с пулеметчиком (имя не запомнил) и тупо курили одну цигарку за другой. Говорить ни о чем не хотелось, во рту нестерпимо горчило от махорки. Не покидала мысль, что сидим на кладбище, вокруг одни покойники. Кто нас хоронить будет? Пулеметы с завидной регулярностью простегивали корпус «пешки» насквозь, пули шли в метре над головой, не давая вылезти из окопа.
К вечеру рискнул. Обозлился на собственную нерешительность и на немецких минометчиков, сотворивших такое безобразие с хорошим мужиком Иваном Чепелем. Вспоминался и сгоревший снайпер, висевший на проволоке. Сделал два расчетливых выстрела, меняя каждый раз позицию. Одной пулей достал наблюдателя. Он так мотнул головой, что я не сомневался, попал точно. Второй выстрел простегнул бруствер и, возможно, ранил фрица с винтовкой. По нам открыли огонь из дзота, затем снова выпустили несколько мин. Немцы пристрелялись неплохо, мины кромсали корпус или взрывались совсем рядом.
— Ну, хватит палить, — нервничая, попросил ручной пулеметчик. — Расшлепают нас, как бронебойщика.
Я послушался и больше не стрелял. Вечером приползли несколько раненых, в том числе ротный, Вася Чапаев. У лейтенанта были перевязаны обе руки, но выглядел весело. Наверное, понимал, что получил шанс выжить.
— Третье ранение, — сообщил он, когда я свернул ему цигарку. — Левую руку, кажись, перебило.
— Значит, пару месяцев в госпитале позагораешь.
— Не хотелось бы из полка уходить.