Не-птица
Шрифт:
— А что это за место?
— Общага была, — парень безразлично дёрнул плечами. — Ещё при советах, по-моему. В девяностые тут мутные истории творились: студенты с крыш прыгали, вены вскрывали. Говорят, из-за коменданта. Короче, прикрыли зданьице, вместе с институтом.
— А не наоборот? Может, сначала институт, потом общагу?
Кир вяло дернул плечами.
— Как знать. По-моему, сначала жизнь уходит отсюда, а институт ещё пару месяцев барахтается. Не знаю, у меня неоконченное высшее, да и в общагу поселился уже гораздо позже отчисления.
Только сейчас я понял, что определить возраст Кирилла невозможно —
— Так ты, значит, художник?
— И поэт, — равнодушно согласился Кир.
Я обвел взглядом комнату.
— Не похоже на берлогу творческой личности.
— Можно подумать, ты специалист по берлогам! — фыркнула Ива.
— Творческая личность отражает состояние общества, в коем обретается! — философски заметил её дружок. — Так что делай выводы, солнышко. Если поэт и художник голоден и болен, это о чём-то говорит!
— Смотря, какой поэт… — осторожно заметил я.
В ответ Кир опять нырнул в недра тумбы.
— Ща! Я тут недавно как раз новое сделал. Почитаю!
Ждать пришлось недолго — художник-поэт торжественно извлек на свет несколько исписанных листов. Опершись на стену, он на несколько секунд замер в какой-то неудобной, нервозной позе, и весь переменился. Вместо расхлябанного, разбитого и еле соображающего существа вдруг обнаружился симпатичный, хоть и тощий до ужаса, молодой человек со спокойным лицом. Глаза его я все еще не видел: полароиды парень не снимал. Вдохнув глубже, Кир стал читать:
— А лес всё помнит.
Лес всё прекрасно помнит —
Он разрастается быстро по полю ржи.
Думаешь, будто сильный?
Конечно, сильный,
Только пойди, витязь, его свяжи.
Лес стонет ветками,
Пальцы скребутся в окна,
Все витражи дворца оплетает плющ.
Думаешь, будто сможешь?
Конечно, сможешь,
Только пойди, дверь ты запри, на ключ.
Лес стонет громче,
Гнётся, скребётся ближе —
Для чинных залов громки его шаги.
Думаешь, будто видишь?
Конечно, видишь.
Только ты, витязь, внимательнее смотри.
Лес терпел долго, зубы сжимал в порубке—
От королевских труб билось аж всё внутри.
По лесу мчались могучие ваши кони,
Но громким ржанием замок не сберегли.
Из-под земли, наспех ломая плитки,
Сильные корни вылезли, а трава
Покрыла картины, постели, шелка и свитки —
Сделала больше, маленькая, чем могла.
Стебли окрепли — нечего дурью маяться.
Сломан трон царский, вечно теперь пустой.
Где при дворе люди носили маски,
Тёмный лес разрастается
Прямо над головой.
И замолк, позволив последней строчке растечься в воздухе, смешаться со стенами. Рассеяться в пыльной пустоте старого общежития. У меня по коже пробежал холодок, пришлось обернуться к окну и проверить, не пришел ли по наши души Бирнамский лес. Конечно, нет — там по-прежнему простиралась сибирская пустошь. Иволга сидела, не шевелясь, глядя на собственные ладони.
— О чём эти стихи?
— Да все они об одном, — Кир небрежно швырнул листы на стол и сполз по стенке вниз, вытягивая ноги уже в другую сторону. — Я больше ни о чем и не пишу, с тех пор, как.
— Красиво написано, — похвалил я.
Поэт шутливо поклонился.
— К вашим услугам!
— И что, ты не публикуешься?
Кир почесал подбородок и допил чай.
— Не. Иногда читаю знакомым.
— Почему?
— Слово изреченное есть ложь. А слово записанное — тем более.
Я только вздохнул. Спорить с такими типами — занятие бесполезное, особенно, когда нет никакого желания спорить вообще. Ива качнула ножками в воздухе и, наконец, задала вопрос:
— Как думаешь, свобода существует?
Я замер в ожидании. Казалось, ответ от такого необычного человека должен удивить. Солнечные лучи, пробивавшиеся в окно, падали на лицо Кира, отражаясь в серых стеклах полароидов. Обстановка располагала к немыслимым откровениям.
— Не знаю, — протянул поэт. — Главное — чтобы таращило, солнышко. Вот это — хорошо.
Захотелось на воздух. Все очарование таланта испарилось: перед нами сидел обыкновенный до пошлости наркоман.
— Пойду, пройдусь.
— Да куда ты один попрешься… — проворчала Иволга, поднимаясь следом.
Я не ответил ей, быстрыми шагами покидая комнату. Темнота общежития, вязкая, липкая и вкрадчивая, поглотила нас обоих, добавляя к сбивчивым мыслям свои, скользкие и бледные. Кажется, мы умудрились заблудиться где-то в коридорах, наткнулись на парочку, курящую у разбитого окна. Дым от сигарет шёл, перекрывая пар из приоткрытых губ. Парень был высок, хмур и словно разочарован во всем на свете. Он даже не курил толком — так, вертел сигарету в пальцах, наблюдая, как тонкая серая струйка выползает наружу, огибая осколки стекла. Девушка, низкий, теряющийся в темноте угла силуэт, делала сильные затяжки и барабанила пальцами по подоконнику. Мне показалось, что они очень хотят друг другу высказаться, но не знают языка. Было в этих двоих, таких разных с виду, что-то неуловимо общее, какой-то единый надлом. А может, парочки вообще не существовало — лишь душный похмельный бред, навеянный мраком мертвого помещения и общением с Киром.