Не-птица
Шрифт:
Очнулся я только на крыльце, ослепительно белом в лучах полуденного солнца. Иволга сидела рядом и смотрела на снег, устало щурясь.
— Зачем мы к нему пошли?
— Проведать, — неохотно ответила красноволосая. — Спросить о свободе. Тебе показать, интересно же.
— Что интересно?
— Как ты испугаешься.
— Ясно. Ну, ты развлеклась. Можем, наконец, идти домой.
— Неа. Надо хотя бы попрощаться, раз пришли.
Я согласно кивнул, но с места не сдвинулся.
— Откуда ты его знаешь?
— Я жила
— Ага, — желчь не удержалась внутри и просочилась в тон вопроса: — Это ты его до такого состояния довела?
Ива ответила не сразу, так что я успел устыдиться самого себя.
— Нет. Кир уже был зависимым, когда мы познакомились. Он, знаешь, из детдома. Но старался. У него там девушка была, Кир её тоже тащил. Вместе поступили, снимали квартиру. Она подрабатывала, он продавал картины. В общем, все шло хорошо, пока не пришла болезнь. У девушки Кира начались галлюцинации, навязчивые идеи. Голоса в голове. Ей диагностировали шизофрению, и упекли в диспансер. Кир был рядом, пока она медленно умирала. И сломался. Сначала пил, потом…
— Ясно…
— Кир хороший, — веско закончила Иволга. — Он справляется. Всё под контролем.
Я не выдержал — нервно фыркнул и покачал головой.
— Пошли, — красноволосая бросила бычок в снег и первой шагнула обратно в общагу.
Когда мы вошли, Кир рисовал. Очки валялись на полу, на мольберте красовался ватман, на плитке горел газ. Хозяин комнаты стоял к нам спиной с черным карандашом в руке и писал картину нервными, рваными движениями. Ивы выругалась, погасила огонь и оперлась на стенку, скрестив руки на груди.
— Ты же обещал!
Кир не ответил, продолжая творить. Я подошел ближе и взглянул на картину через острое плечо автора.
Это был городской пейзаж, выполненный в графике. Точнее — крыши многоэтажек, тянущиеся до горизонта бледно-серым морем. А наверху — чёрное солнце, раскинувшее свои лучи, похожие на щупальца осьминога. Картина производила гнетущее и пугающее впечатление. Я попятился, но не мог оторвать глаз, настолько притягательным оказалось зрелище. От картины веяло безумным, потусторонним обаянием и обреченностью, так что вспоминались сразу все неудачи и сомнения. У всех творений Кира была своя, особая сила.
— Жуть пакостная! — резюмировала Ива.
Художник повернулся к нам. Оказалось, что у него бледно-голубые глаза. Они смотрели сквозь меня, с каким-то нервным возбуждением и болезненным удовольствием. Кир широко улыбнулся.
— Са-ами вы… пакостные! А мне шика-арно!
Я закрыл глаза и помассировал виски. Голова снова начала болеть, напоминая о похмелье.
— Всё, мы попрощались. Идём.
Иволга не ответила, только потупилась и кивнула. Кир снова принялся рисовать, погрузившись в мутный мир собственного подсознания. Мы уже были в дверях, когда он вдруг позвал:
— Ива-а!
— Да? — красноволосая замерла, обернувшись к другу.
— Ты ящерка, — сообщил наркоман.
— Чего? — Ива прислонилась к дверному косяку и улыбнулась.
— Я-а-ащерка, — повторил Кир. — Я же спиртую их хвостики, помнишь? Мне кажется, у тебя тот же… защитный механизм. Ты хо-одишь, растишь хвостик из привязанностей, принципов и собственных мыслей. Потом делают больно, прищемив хвостик, и ты отбра-а-асываешь его, бежишь со всех ног куда-нибудь подальше. Оказавшись в безопасности, растишь но-о-овый хвостик. И хотя каждый раз терять хвостики очень больно, ты это делаешь. Вот и сейчас: он почти отвалился, и ты корчишься в муках. Такова цена свободы.
Иволга промолчала и захлопнула за собой дверь. Только сейчас я заметил, что она захватила с собой очки Кирилла.
***
— Эй, погодь!
Красноволосая вцепилась в мою руку, как только мы выбрались на более-менее широкую дорожку. У неё на носу красовались серые стекла.
— Сними. Ещё угодишь под машину.
— Тогда можешь написать на моей могиле: «Шла на встречу смерти в очках-полароидах»!
— Не смешно!
— Хорошо, что тут много кислорода, — заметила Иволга.
— Это ты к чему?
— Забей, король вакуума! — отмахнулась она.
***
Знаете, как долго бы ни звенел в воздухе звук порванной струны, наступает момент, когда воцаряется тишина. Это происходит внезапно: кажется, ты готов терпеть еще месяц или, может, даже год, но человек допускает какой-то очередной мелкий прокол, делает безобидную глупость — и плотину прорывает.
Для меня последней каплей стали полароиды. Отвратительные стекла, которые она стащила у дружка-наркомана, напялила на себя и теперь притащилась с ними в дом. В мой дом!
Я открыл дверь, пропустил Иволгу вперёд. Она влетела в квартиру цветастым смерчем, разметав свои шмотки по прихожей.
— Пойду чайник щелкну!
Я смотрел ей в спину, чувствуя, как в груди разливается жидкий азот. И, когда холод добрался до горла, встав там жестким комком, я произнес четыре слова:
— Вон из моей квартиры.
Красноволосая остановилась в шаге от кухни. Она как-то сразу сникла, сгорбилась. Стала совсем маленькой. Обернулась.
— Чего?
— Убирайся вон, — хрипло повторил я.
Ива кивнула и не спеша проследовала в комнату. Достала рюкзак, начала кидать вещи.
— Почему я должна?
— У меня нет сил тебя терпеть, — я сел на диван, наблюдая за сборами. — Помнишь, когда ты пришла сюда, то сказала, что мне надо проветрить жизнь? Я думал, что ты — как раз полезный сквознячок, что ты поможешь. Но это не сквозняк, а ураган! Ты ворвалась, разрушила всё, до чего дотянулась, и продолжаешь тащить меня на дно! Вот, почему должна!
— Да что ты говоришь! — красноволосая с силой швырнула свитер в рюкзак. — Я разрушила! Да я всего лишь пыталась у тебя яйца отрастить!