Не родись красивой...
Шрифт:
— Лучше коз никакой скотины нету. Свиней хорошо держать, у кого корм бесплатный, — они на хлебе растут, а с травы в крючок загибаются. Держала я их, знаю, чуть саму не сожрали. Вот коза — милое дело: летом — на траве, зимой тоже клок сена бросил, ну помои какие, больше ничего и не надо.
— Хорошо тебе рассуждать, одна живешь. А если семья? У меня пять ртов, коровы не хватает, не только твоей козы.
— Хорошая коза дает по полтора литра молока, в совхозе коровы по столько не дают.
— Вот я и говорю, одной тебе хватит, но для семьи корова нужна. Не знаю, как в совхозе, а я от своей Ночки летом по три ведра надаиваю.
— Я этих коз ненавижу, презираю их, они на бесов похожи, — вмешался в разговор большеголовый
х х х
В дверях появилась сияющая Настя в новых сапожках. Мягким, радушным голосом поздоровалась со всеми. Присутствующие замолчали и проводили ее взглядом до кассы. Мужчины, известное дело, подтянули животы и раскрыли рты, а женщины посмотрели оценивающе. Присев на стул в своем кабинете, Настя раскрыла крошечное окошечко, покопалась в бумажках, после этого вышла в коридор и бодро прошагала в бухгалтерию за ведомостью. Толпа выстроилась в очередь.
Когда кассирша вошла в кабинет, Никитична, сидевшая за столом в центре, обвела ее холодным взором и медленно отвернулась с недовольным выражением на лице. При виде прелестной Насти на лице Никитичны всегда происходили такие процессы. На губах появлялась ехидная усмешка, а вместе с ней на щеках возникали узкие сухие трещины. Она знала об этом и старалась улыбаться как можно реже. Беседуя с кем-то, заместитель главбуха почти всегда презрительно хмурилась, неторопливо переводя свои застывшие глаза на стенку или еще куда. «Возможно, я не так красива, как некоторые, — читалось во всем ее облике, — зато я умней всех вас, честней, значительнее, и вам до меня никогда не дорасти». Когда же говорила только она, указывая, например, кому-то на упущение в работе, то озиралась по сторонам, подобно хищнику, державшему в лапах добычу. Она, не моргнув глазом, могла сказать любому прямо в лицо какую угодно гадость. Никитичне минуло тридцать лет, она уже не хорохорилась, лишь продолжала на всех смотреть надменно, мстительно, с превосходством, понятным только самой себе. Что-то в ней выражало вероятную враждебность. А вообще производила впечатление несчастного человека, желающего сделать такими же и всех окружающих. Забавно, но когда надо было расположить ее к себе, женщины, работавшие вместе с ней в бухгалтерии, приспособились с удрученным видом рассказывать о своей беде или неудаче, случалось, выдумывая их. Тогда Никитична, предвкушая удовольствие от пересказа этой истории кому-то другому, радовалась, становилась покладистой и на ее сером лице появлялись ехидная ухмылка и трещины на щеках. Замуж она ни разу не выходила, вероятно, теперь уже и не надеялась выйти, но преподносила свою участь как достоинство. На самом же деле Никитична злилась на судьбу, обделившую её счастьем, может, поэтому и сделалась такой ядовитой.
Настя откровенно презирала её, считала сплетницей, завистницей, избегала общения с ней, но общаться по работе им приходилось часто и почти всегда на нервах. Так случилось и на сей раз. После возвращения в исходное положение, Никитична, взглянув на Настю второй раз и увидев на ней новые сапожки, провела рукой по лицу, хотела что-то съязвить, но поперхнулась и закашлялась.
— По спинке не постучать? — спросила заботливо Настя.
В ответ Никитична уставилась на сапожки и усмехнулась своей ехидной ухмылкой.
— Заработала?
— Нет, подарили.
— Вот я и говорю: заработала. Что-то я, если по ночам сплю, а не катаюсь ни с кем на самосвалах, такие сапожки не ношу?
— Да ты и рада бы подработать, да тебе, кроме валенок с калошами, никто ничего не подарит, — ответила хладнокровно Настя. — Я бы на твоем месте лучше помалкивала. Размечталась… покататься ей захотелось! Да ты сто лет никому не нужна и ни на что не рассчитывай.
Сказав это, Настя взяла со стола ведомость и ушла. Женщины переглянулись. Настя услышала, как одна из них неопреде-ленно хмыкнула.
— Ну, знаете, такого хамства я еще не видала! Я уже устала терпеть эту стерву, — возмутилась Никитична. — Мое терпение лопнуло. Я ее поставлю на место!
х х х
Весть о сапожках разлетелась по конторе, казалось, еще до того, как Настя вошла в свой кабинет. Потому что, не успела она достать из сейфа деньги и отсчитать получку политинформатору, стоявшему в очереди первым, на пороге уже появилась возбужденная секретарша Марина. Настя, бросив на нее свой взгляд и не прекращая считать деньги, махнула рукой, дав понять, что ей сейчас некогда принимать гостей. Тем временем Марина успела увидеть ее сапожки. Они оказались такими же, какие ей подарил директор Захар Матвеевич. Явно недовольная, Марина удалилась на свое рабочее место, нервно отодвинула печатную машинку, развернула газету «Молот», но читать уже не могла.
Промучившись в ожидании с полчаса, она посмотрелась в маленькое зеркальце и снова спустилась со второго этажа, чтобы поговорить с Настей, выяснить, где она взяла сапожки. Очередь у кассы еще не разошлась, и Марина вернулась за свой стол. Догадка ее ужаснула: директор сделал подарок не только ей, но и Насте. Ничего себе! В груди Марины словно что-то разорвалось, — это была катастрофа. Вот почему в последнее время он частенько ссылался на занятость. Значит, эта соплячка все-таки обвела ее вокруг пальца, переманила Захара Матвеевича к себе.
От этой мысли секретаршу забил озноб, бросило в жар, потом — в холод. Она переживала самые мучительные минуты в своей жизни. Мучительные — не только потому, что ревность взбесила ее, но еще больше потому, что она может лишиться всего богатства, которым обладал директор. И ладно бы он связался с Настей только для разнообразия. Но Настя моложе и, если посмотреть реально, привлекательней. Не зря все мужики на нее пялятся. Ясно, что он отдаст предпочтение ей. «И как это я допустила? А может, она и с Семеном вовсе не из-за «камазиста», а из-за директора разошлась? Потому-то он и зачастил к ней в кассу и заявление на поросят подписал, — находила подтверждение своим догадкам терявшая над собой контроль Марина. — Сейчас спущусь и выцарапаю ей все глаза». Но остановила себя. Хватит, прекрати, сказала она себе, надо не терять рассудок, а пока еще не поздно, всё хорошенько обдумать. Но что делать, что бы отвадить его от Насти?
В это время из кабинета вышел Захар Матвеевич. Он подошел к двери в приемную, захлопнул изнутри ее и сказал:
— Марина, ты не сердишься на меня? Сегодня мы опять не сможем встретиться. Из райкома позвонили: начальство из области приезжает. Поеду с рестораном договорюсь насчет оплаты, да надо осетров раздобыть. И вечером мне поручено сопровождать эту братию в баню. Им же не только выпивка и закуска, им еще и бабы нужны. А я у них буду вроде евнуха.
Марина набрала побольше воздуху и приготовилась выпалить ему все, что в ней накипело, но сдержалась и подумала: «Надо же, до какой степени я разнервничалась, если даже чуть не закатила ему сцену! Хотя ничего удивительного, сколько можно терпеть!» Сделав над собой усилие, как можно спокойнее спросила:
— Но почему именно ты?
— Понимаешь, тут такое деликатное дело, любому не поручишь. Начальников у нас много, но не все умеют держать язык за зубами, в райкоме осторожничают. И ты, смотри, не проговорись где. — Не в силах больше справиться со своими нервами, Марина пригнулась над выдвинутым ящиком и напряженно задвигала в нем руками. — Ну не сердись, видишь, я от тебя ничего не скрываю, потому что люблю тебя. Ты умная женщина, должна понимать, как мне все это осточертело. Я, правда, устал. А как ты себя чувствуешь?