Не родня
Шрифт:
Не достигнув цели, шишка вдребезги разлетелась на десятки осколков. Эстафету принял стеклянный Наф-Наф, за ним полетела лубяная избушка и парочка бирюзовых шаров.
Поняв, что она лишь прибавляет себе работы в уборке, Таня взяла себя в руки. Глаза блестели, губы дрожали.
– Козёл Вы, Андрей Анатольевич, – попыталась твёрдо сказать моя супруга, но голос предательски дрогнул. – У них ведь больше никого нет.
Я глубоко вздохнул, бережно взял супругу за плечи и как можно спокойнее произнёс:
– Танечка, в развитых странах, подчёркиваю, в развитых,
– Ты кретин?
– Сама посуди, пока ты занята в поисках того единственного, он, возможно…
– Кретин, – утвердила Таня, вытирая потёкшую тушь тыльной стороной ладони. Она вышла из комнаты, скрипнула дверь в уборную. Вернувшись с совком в одной руке и веником в другой, продолжила: – У тебя ведь тоже никого нет.
– Никого? – удивился я. – До этой секунды я считал, что у меня есть ты.
– Вот именно. У тебя есть я, у Веры – никого. Никого, кроме её мальчишек.
– Ты уже сама себе противоречишь. Вот видишь, у неё есть сыновья. У неё своя семья, у нас своя! – постепенно переходя на повышенные тона, парировал я.
– Семья – это громко сказано, – пробормотала Таня, пытаясь вымести осколки из ворса ковра.
– Не понял, – начал я с упрёком. – Что ты имеешь в виду?
Оставив уборку, Таня по-актёрски повернулась, набрала полную грудь воздуха и с непроницаемым выражением лица начала:
– А знаешь что? Теперь твоя очередь выслушивать гневные тирады.
Что-то изменилось в моей жене. Что-то пугающе-отталкивающее было в выражении её лица. Невозмутимая каменная маска, с лукаво приподнятыми уголками губ, сменила привычный облик супруги. Наверное, именно с таким лицом дядя предлагает девочке жвачку.
– Я устала от твоего эгоизма. Раз в год…Раз в год, Андрей, ты можешь побыть нормальным человеком? Семья? Если для тебя семья определяется двумя разнополыми людьми и связующим их штампом в паспорте, то да. У нас семья.
– Ну, необязательно разнополыми…
– Заткнись! Пожалуйста, просто помолчи немного.
– Помнится, ты не горела желанием обременять нас спиногрызами. И, поправь меня, если я ошибаюсь, это было наше общее решение, – продолжал парировать я.
– Да не в детях дело, Андрей. Пойми, они ведь родня.
– Да не родня они мне! – не выдержал я. Теперь была моя очередь «включать истеричку». Нервы у меня были железными, но ведь и металл ржавеет.
– Не родня? – ехидно спросила меня жена. – Серьёзно, «не родня»? Забыл, как закончились отношения твоей покойной сестры с «не роднёй»?
Внутри меня что-то сломалось. Меня будто ударили чем-то тяжёлым по голове. В ушах теперь звенело, картинка в глазах помутнела. Готов поспорить, что в то мгновение я побелел и был похож на уродливого снеговика, которого соседские детишки слепили во дворе нашей панельки. Бледного снеговика с ничего не выражающим лицом и пустыми, смотрящими в никуда угольными глазами. В моём случае – карими.
– Прости, – осеклась Таня, – прости, Андрюша. Я…
Я не слышал свою супругу. Не торопясь надел пальто, проверил бумажник в нагрудном кармане, принялся шнуровать ботинки. Нужно было развеяться. Сигареты заканчивались, да и к столу того-сего нужно было докупить.
– Ты куда? – в Танином голосе читалась неприкрытая тревога.
– В магазин.
– Сейчас? Побудь со мной.
– Я уже побыл с тобой.
Я развернулся, щёлкнул выключателем, дёрнул за ручку двери. Что-то хрупкое и такое родное обняло меня за плечи, сковав по рукам.
– Прости, Андрюша. Я не хотела.
Я начал остывать, и осознание, что любое сказанное поперёк слово продолжит наращивать снежный ком скандала, вернулось. Я бережно освободился от пут супруги, поцеловал её в лоб и, переступив за порог, пообещал вернуться в течение часа.
Таня осталась стоять в дверях, буравя взглядом мою спину.
– Захвати фаршированных оливок, – бросила она, когда я спускался по лестнице.
Я сделал вид, что не услышал, поднял воротник и принялся выуживать перчатки из глубоких карманов.
– Пожалуйста, – услышал я тоненькое эхо, когда миновал уже несколько этажей. Закрылась дверь в нашу квартиру. Всё тем же эхом щёлкнул дверной замок.
****
Неприветливый двор встретил меня до тошноты родным пейзажем: парочка бездомных кошек, свернувшись плотным двуглавым шерстяным клубком, укрылась от ветра у домофонной двери. Ворчливая пожилая соседка из квартиры напротив, с мусорным пакетом в обветренных руках, просеменила мимо меня, неуверенно кивнув в знак приветствия. Я ответил тем же. Забавно, что за столько лет живя в одном доме, да при том количестве скандалов ею устроенных, я до сих пор не знал её имени. В глубине двора уродливый, почти растаявший снеговик ухмылялся мне выложенной из сухой рябины кривой улыбкой.
«Ну и уродец», – подумал я, засовывая наушники – грибы чуть ли не до барабанных перепонок. До самых мозгов, как любит говорить Таня.
Календарный год заканчивал свою вахту и, несмотря на то, что уже через каких-то несколько часов подавляющая часть населения страны будет спать лицом в тазу с оливье, а с экранов телевизоров какой-то подозрительный мужик будет вещать о том, что год был трудным, но всё у нас будет хорошо, декабрь больше походил на гнилой март и не спешил показать работягам из ЖЭК, кто здесь главный. Уверенный плюс держался уже больше недели, с неба то лило, то сыпало, то хрен пойми что. Вот и сейчас рыжую кашу из песка и талого снега припорашивали неуверенные снежинки, которые, казалось, таяли, едва коснувшись похожей на рвоту слякоти.
Я намеревался совершить круг почёта, который, по сути своей, являлся квадратом. Заскочить в «Табакерку», нанести визит вежливости в знакомую кофейню, может даже заглянуть в книжный. Финальной точкой променада стало бы «СуперСельПо», ибо супермаркетом европейского уровня, каким его позиционировало его же руководство, этот магазин нельзя было назвать даже с натяжкой.
Следуя намеченному маршруту, по знакомым с детства улочкам, я миновал липовый сквер, обогнул центральную площадь, заскочил за сигаретами, и в итоге, уединившись со своими мыслями у скамейки под голой, корявой грушей, пил кофе (кофейня оказалась закрытой, и пришлось довольствоваться помоями из автомата). В наушниках Гребенщиков убеждал меня, что настало время «Н», и может всё-таки пора?