(Не)счастливого Рождества
Шрифт:
— Не обольщайся. Я устала и хочу спать.
Она отворачивается и утыкается лицом в подушку, чтобы не чувствовать тонкого древесного аромата его парфюма. Почти мгновенно начинает клонить в сон, мерное дыхание Ксавье за ее спиной действует неожиданно успокаивающе. Возможно, спать с кем-то в одной постели не настолько ужасно, как ей прежде казалось.
Когда Уэнсдэй открывает глаза следующим утром, первое, что она видит — окно с распахнутыми шторами. Лучи омерзительно яркого солнца заливают всю комнату, заставляя ее зажмуриться. С трудом
Очевидно, это к лучшему.
Ранние подъемы в ее личном списке ненавистных вещей уверенно занимают второе место, уступив лишь ярким цветам.
— Доброе утро, соня, — Ксавье выходит из ванной в одном полотенце, небрежно обмотанном вокруг бёдер, и с чашкой кофе в руках. Он выглядит раздражающе бодрым, и Уэнсдэй с трудом подавляет желание запустить в него подушкой. Или чем-нибудь потяжелее.
— Это самый чудовищный оксюморон, который я когда-либо слышала. Какого черта ты открыл все шторы? — она снова откидывается на постель, прикрываясь ладонью от противно слепящего солнечного света.
— Мне следовало догадаться, что по утрам ты в особенно хорошем настроении, — судя по интонации, он улыбается. Аддамс невольно задается риторическим вопросом, как вообще можно улыбаться настолько часто. Ксавье подходит ближе, протягивая ей чашку. — Я принес нам кофе. Правда, для этого пришлось сходить в свою комнату и заказать оттуда, поэтому только одна кружка на двоих, иначе было бы подозрительно… Но я думаю, в этом нет ничего страшного.
Он болтает чрезмерно много, усиливая и без того немалое желание придушить его на месте. Уэнсдэй молча тянется за спасительным напитком. Возможно, убийственная доза кофеина поможет ей вытерпеть его раздражающе веселое настроение. Вот только в чашке оказывается совсем не привычная тройная порция эспрессо, а какая-то невнятная сливочная масса, источающая отвратительный сладкий аромат.
— Что это за омерзительное безумие?
— Вообще-то это называется раф со взбитыми сливками и кленовым сиропом.
— Звучит как рецепт смертельного яда. Я совсем не против смерти, но лучше выберу менее мучительный способ.
Ксавье заливается смехом, и остатки ее хрупкого терпения лопаются — Уэнсдэй с размаху запускает одну из подушек в его сторону. Она почти не целилась, но результат превосходит самые смелые ожидания. Импровизированное оружие ловко выбивает из его рук кружку, и все ее мерзкое содержимое расплескивается по животу Ксавье, заливая полотенце и босые ноги.
— И все-таки раф был удачным выбором. По крайней мере, он почти не горячий, — заключает Ксавье, продолжая невозмутимо улыбаться.
Указательным пальцем он проводит по едва выделяющимся кубикам пресса, собирая остатки взбитых сливок, и подносит руку ко рту. Его пухлые губы на две секунды смыкаются вокруг пальца, и Уэнсдэй внезапно для себя начинает ненавидеть утро чуть меньше. Она с неудовольствием ощущает, как мышцы внизу живота сводит слабой судорогой. Это становится неприятным открытием — оказывается, ему вовсе необязательно прикасаться к ее телу руками или губами, чтобы воспламенить все нервные окончания. Аддамс подскакивает с кровати слишком поспешно, и он наверняка это замечает.
Кошмар.
—
Прохладный душ обязательно должен помочь. Наверняка, проклятый гормональный шторм должен поддаваться контролю. Она просто недостаточно старается, только и всего.
Выкрутив до упора вентиль с синей точкой, Уэнсдэй быстро избавляется от пижамы и забирается под душ. Такая низкая температура воды оказывается неприятной даже для нее — кожа мгновенно покрывается мурашками, но со всем присущим упрямством Аддамс продолжает стоять под ледяными струями. Мышцы, сжатые тянущим спазмом где-то глубоко внутри, понемногу расслабляются, параллельно чему возвращается способность к здравомыслию.
Она должна это прекратить.
Все зашло слишком далеко.
Он оказывает на нее слишком сильное влияние, и она понемногу начинает превращаться в одну из тех разнузданных девиц, которых всю жизнь презирала. Немыслимо.
Разумеется, она сможет с этим справиться. Гуди однажды сказала, что путь ворона — это путь одиночества. Ей вовсе не нужен никто рядом, и она совершила ужасную ошибку, позволив Ксавье заснуть в ее постели прошлым вечером.
Вот только какая-то часть разума отказывается подчиняться холодному рассудку, услужливо подсовывая мысли о том, что спать с ним в одной кровати оказалось вовсе не ужасно. Скорее даже наоборот. Присутствие Ксавье совсем не было раздражающим фактором, если не считать его откровенно кошмарных предпочтений в выборе кофе.
Черт побери, да почему она вообще об этом думает? Уэнсдэй уже почти смирилась с предательством собственного тела, становящегося безвольным по вине его прикосновений.
Но к предательству разума она совсем не была готова.
— Можно мне на минутку? — слышится голос Ксавье по ту сторону двери.
Она не успевает ответить отрицательно.
Дверная ручка поворачивается с характерным щелчком, различимым даже сквозь шум воды и плотное стекло душевой кабины.
— Я просто принёс тебе эспрессо со льдом. Оставлю его возле раковины.
Червячок сомнения, плотно засевший в голове, тут же отмечает, что подобные проявления заботы с его стороны довольно… приятны. И довольно удобны. Благодарить Аддамс, разумеется, не собирается.
Проходит не меньше минуты, но повторного щелка дверной ручки до сих пор не слышно. Уже предчувствуя исход, Уэнсдэй приоткрывает непрозрачную дверь душевой — Ксавье по-прежнему здесь.
И по-прежнему в одном полотенце.
Oh merda. {?}[Вот дерьмо. (итал.)]
— Ты теперь планируешь ходить за мной абсолютно везде? — прохладно осведомляется Аддамс, скрестив руки на груди. Дверца кабинки под собственной тяжестью отворяется чуть шире.
— Нет, просто по твоей милости я весь облит кофе. Душ занят, придется довольствоваться малым, — он стоит возле раковины и выглядит слегка смущенным, но не отворачивается. Цепкий взгляд зеленых глаз скользит снизу вверх по телу Уэнсдэй, и к ней неизбежно возвращается проклятое ощущение, будто все органы в животе скручиваются в тугой узел.