Не сказка про белых гусей
Шрифт:
— Не успели мы дойти до тех, как он меня…
— Выстрелил? — напряженным шепотом спросил кто-то из нас.
— Нет, — мотнул головой Слава и, с трудом проглотив слюну, проговорил тоже почему-то шепотом: — Просто ударил в спину чем-то острым, должно быть ножом, и сбросил вниз со скалы.
— А те двое?
— А они что ж, они ничего не видели, так и прошли своей дорогой. Еще поздоровались с ним, ну с… этим. Старик потом рассказывал. Он действительно носил к нам на заставу ягоды и знал меня. Когда все случилось, он и вспомнил, что они повстречали незнакомца, но думали — идет на заставу, и поздоровались. Там все здороваются, если встретят, даже незнакомые.
— А ты как же?
—
— А того… ну, шпиона, поймали?
— Тогда не поймали, ушел, а потом не знаю. Может, и поймали где-нибудь, только неизвестно ведь — это тот самый или нет. Мало ли их. А я долго в госпитале пролежал. Уже и зима кончилась. Вот почему я остался на второй год в шестом.
Мы не слышали, как прозвенел на урок звонок, не видели, как вошел в класс Христофор Иннокентьевич. А когда Слава, наконец, кончил рассказывать, мы обнаружили, что наш математик с циркулем в руках стоит среди нас и тоже слушает Славу.
Славу мы, конечно, приняли в пионеры. Когда предложили ему вступить в отряд, он радостно сказал:
— Ну, конечно, я очень хочу. Только вот не знаю, как быть, после школы я всегда бегу домой, потому что мама уходит, и надо посидеть с Леночкой — это моя сестренка. Ей скоро три годика.
— Мама работает?
— Нет, она раньше училась в техникуме. Это когда мы еще жили в другом городе. А потом отца послали за границу. И маме пришлось бросить техникум. Там уж какая учеба. А теперь отца прислали сюда. И мы решили — пусть мама тоже учится, заканчивает техникум. Вот почему я должен быть дома.
Выход нашла Валюха: мы приходили к Славе, помогали нянчить сестренку. Иногда вваливались в их небольшую комнатку всей гурьбой. Слава жил в итээровском доме. Тогда-то мы и узнали, что слово итээр означает — инженерно-технические работники.
IV
Странное дело, но злополучный хор, вызвавший разногласия в отряде, неожиданно оказал немаловажную услугу нам с Валюхой. Дома и моя мама, и мать Вали почему-то весьма благосклонно отнеслись к этому новому начинанию. Видимо, они считали, что петь песни — вполне подходящее занятие для девочек. Это и чисто и прилично. Даже в церкви и то есть хор. Мама моя, любившая, когда я, как она выражалась, пропадала в школе, всякий раз успокаивалась и не возражала, если я говорила, что иду на хор. Мы с Валей быстро подметили это и так часто ходили на хор, что, наверное, совсем бы охрипли, если бы действительно всякий раз пели.
Но забот у нас, конечно, хватало и без хора. В это время отряд наш опять остался без вожатого. Яшку выбрали на заводе в комитет комсомольской организации, и он не мог больше вести у нас работу.
— Ничего, — подбодрил он нас на прощание, — я вам линию дал, и вы ее держитесь. Не маленькие.
Но линия у нас не получалась. Во-первых, Валя все никак не могла написать пьесу. Она даже похудела — так переживала. На очередном сборе она сидела грустная, ожидая, что ребята начнут ругать ее. Я тоже переживала, чувствуя свою вину. Это ведь я тогда заявила, что Валя напишет пьесу, но ведь я хотела как лучше. Но ребята не стали ругать Валю. Сережка Крайнов сказал, что если пьеса не получается, то и не надо — черт с ней. Есть дела поважнее. Надо же в конце концов заняться ребятами, которые слоняются без дела и беспризорничают.
Мы решили совершить рейд по окрестностям. Пойти в кино, к вокзалу, и по другим неспокойным местам. Нам с Валюхой достался Севбаз — Северный базар, находившийся неподалеку от нашей улицы. Он назывался Северным в отличие
Что ж, Севбаз — так Севбаз.
Мы идем, с интересом поглядывая по сторонам. Чего только тут нет — просто глаза разбегаются: платья и испускающие запах нафталина полушалки, скатерти и покрывала. И все это разворачивают, трясут, нахваливают.
— Вот замки, замочки! — кричит одноглазый дядька. — Бери замки! С ключами! Эй, тетка, бери замок! — Веселый дядька! Подмаргивает одним глазом, другой хлопает пустым веком. — Английские, французские, русские. Бери, а то воры залезут, юбку унесут.
Ой, а это что? Мохнатое, цветастое, так и колышется на ветру, переливаясь радугой. Старушка в старомодной злляпке, для тепла повязанной поверху платком, недовольно поджимает губы. Смотрим, а купить — не купим. Но так как покупателей все равно нету, старушка, сверкая золотыми зубами, поясняет не без гордости:
— Это страусовое перо. — И помолчав, добавляет со вздохом: — Вы, наверное, и не слышали про такое животное. Его из Америки раньше привозили.
Мы с Валюхой фыркаем и отходим от обиженной старушки. Дальше уже не так интересно. За полупустыми заплеванными шелухой прилавками багровые от мороза тетки, дорожась, продают на штуки картошку, ледяное молоко. Наливают аккуратненько из бидона в кружку — хочешь, детям неси, хочешь, тут выпей.
Сколько раз приходилось нам бывать на этом Севбазе то с мамой, а то и без нее, но тогда все было совсем по-другому. Идешь с кошелкой, шагай себе да посматривай. Надо только не потерять деньги и купить то, что требуется, желательно получше и подешевле. Вот и все. А теперь… Мы идем очень медленно — я и Валя. Здесь за длинными рядами прилавков платьями и замками, картошкой и молоком торгуют старомодные старушки, румяные тетки, развеселые дядьки, одним словом — взрослые, и нам тут делать нечего. Нам надо идти дальше. Мы это знаем. Вот и «пятачок». Здесь уже нет прилавков. Небольшая площадка, несмотря на морозец, растоптана в вязкую кашу. Здесь торгуют хлебом — целыми кирпичиками и отдельными частями: полушками, четушками и просто талончиками от карточек. Торгуются ожесточенно. Нас сразу же оглушают злые, крикливые голоса. Мама сегодня спросила как обычно, куда я собираюсь. «На хор», — сказала я. Так мы уговорились с Валюхой. Если бы знали наши мамы, на какой хор пошли их дочки. Неожиданно из гудящей, орущей толпы вынырнул мальчишка. Из-под замызганной кепочки — длинные нечесаные волосы. Запахивает рваное пальтишко, сам себя обхватив руками, то, приплясывая, трясет руками, из которых клочьями лезет грязная вата. Шмыгая носом, кричит пронзительно:
— Талончики! Талончики! На сегодня и на завтра!.. Есть детские белые. — Это означает, что он продает талончики, по которым можно получить в магазине хлеб по сегодняшним — сегодня, по завтрашним — завтра. Хлеб там черный, только по детским карточкам дают половину белого хлеба. Откуда у мальчишки карточки, да еще детские? Ясно — откуда.
…Однажды утром кто-то легко взбежал на наше крылечко, застучал в дверь негромко, но настойчиво. Я открыла. На пороге стояла Машутка с круглыми, испуганными глазами. Глянула на мою маму, еще больше округлила глаза, затараторила, почему-то понизив до шепота голос:
— Карточки! Тетя Саша, у бабки карточки вытащили!
Мама так и ахнула. Шутка ли — вытащили карточки! Теперь вся семья без хлеба. Во дворе уже слышались причитания Макарьевны, сочувствующие голоса соседок. Мама широко отворила дверь. Вошла Макарьевна, окруженная соседками. Она не плакала, только голосила да выкрикивала проклятия, призывая их на голову неведомого вора. Села на стул посередине комнаты, продолжая причитать. Соседки допытывались — где и как могли вытащить карточки, выспрашивали: