Не склонив головы
Шрифт:
— Отлично, — улыбнулся Рамке и, достав из бумажника пачку кредитных билетов, бесцеремонно сунул их за лиф «экономке». — И вот еще, — с этими словами он передал Эльзе другой точно такой же металлический футляр. — Заряжен, — сказал он и направился к своей машине.
Рамке долго ездил по улицам города. Только к одиннадцати часам он оказался в своем особняке. Отправив куда-то по делам свою единственную прислугу, он тщательно закрыл дверь и вытащил из потайного места небольшой чемодан. В нем оказался портативный звуковоспроизводящий аппарат. Рамке вынул из кармана металлический футляр, достал из него пленку и, вставив ее в аппарат,
Удобно усевшись рядом с аппаратом, Рамке стал внимательно слушать. Из микрофона звучало: …«Что-нибудь случилось, неприятности?.. О, если бы вы знали… Сегодня мне сообщили, что на заводе среди русских рабочих находится профессор Органов…»
Рамке вдруг придвинулся вплотную к самому аппарату. А оттуда, словно разговаривали в его комнате, звучал недоумевающий голос профессора Швабахара: — «Органов?» Через секунду последовал взволнованный ответ доктора Майера: — «Да, да, Органов…»
Рамке с минуту сидел в оцепенении. Фамилия «Органов» прозвучала для него в этой комнате не менее неожиданно, как если бы прогремел выстрел. Он вскочил, быстро выключил аппарат и в несколько прыжков оказался около двери. Она закрыта. Рамке перевел дыхание, вытер пот, выступивший на лбу. С минуту он прислушивался к тишине, воцарившейся в комнате, и затем снова включил аппарат: очень четко раздалась фраза Майера: «…Он убирает стружку в одном из наших цехов». — Громкое восклицание заглушило последние слова Майера. Это не сдержался Рамке. В возгласе было и удивление и злая радость. Рамке закурил, сделал несколько затяжек, совсем близко наклонился к аппарату.
И только вторично, прослушав записанный на пленку разговор между учеными, он прошептал:
— Так вот, оказывается, где находится этот русский профессор… он работает здесь, у Шницлера… — Рамке убрал аппарат и спрятал небольшой футляр с пленкой. Некоторое время он оставался дома, тщательно обдумывая план своих действий. Наконец, оделся и поехал на телеграф.
Телеграмма, поданная Рамке, была очень лаконична, она не могла вызвать никаких подозрений. На бланке было написано всего лишь два слова: «Обеспокоен молчанием».
ГЛАВА IV
В дальнем углу «играли» в карты… Люди разговаривали так тихо, что в нескольких шагах трудно было разобрать, о чем идет речь. Только отдельные фразы «Мой туз!», «Черви козыри» и другие обычные в игре слова громко раздавались в бараке.
Людей, как это ни странно, совершенно не интересовало, кто из них выиграет, кто проиграет. Они были озабочены другим…
— Я не предусмотрел, что так быстро явятся гестаповцы, — очень тихо говорил Луговой, вспоминая об аресте Аркадия Родионовича.
— При чем тут «не предусмотрел»? Разве можно было предположить, что все произойдет именно
— Эх, жаль человека! Что теперь с ним?.. — отозвался Соколов.
— Ясно, что замучили, изверги! — в сердцах проговорил Пашка.
— А ты отходную не пой, рано! — оборвал Смородин.
— Почти три недели прошло, а об Органове слуха нет, — глухо заговорил Соколов.
— И все же я верю, Аркадий Родионович жив, — не согласился с ним Смородин. — Мое мнение такое, — проговорил он, — ждать нам нечего, пора снова приступать к действиям.
— Старыми методами? — сердито спросил Соколов.
— Хотя бы старыми! — вызывающе проговорил Смородин. — Ждать у моря погоды — преступление.
Луговой сидел и молчал. Все это время он не находил себе места. Петр Михайлович еще больше осунулся, в глазах его стал чаще появляться мрачный огонек. Луговой постоянно думал о том, как подорвать производство завода, как разрушить все то, что создается в глубоком тылу у немцев.
Петр Михайлович нередко видел во сне, как полыхает в огне основной цех, центральная лаборатория… как в столице фашистской Германии рвутся бомбы. Луговой просыпался, долго всматривался в темноту и снова забывался тревожным сном.
За последнее время Петр Михайлович все чаще вспоминал о немецком специалисте — высоком человеке в роговых очках. «Кто он? Почему он защитил Аркадия Родионовича?» Эти вопросы со дня ареста Органова не давали покоя Луговому. С каждым разом он все больше задумывался: поведение немецкого специалиста было непонятно, казалось странным.
Сначала Луговой считал преждевременным сообщить товарищам о своих сомнениях, но вскоре понял, что совершает ошибку. И в ближайший же вечер заговорил с ними на эту тему.
— Когда нас послали на уборку на второй этаж, — стал рассказывать Петр Михайлович, — меня удивил один немецкий специалист…
Подпольщики с большим вниманием выслушали рассказ Лугового. Изредка они невпопад бросали карты на кон, настороженно посматривали. Но охранников нигде не было видно.
— Черт возьми, я не могу ничего понять, — первым подал голос Красницин. Он тряхнул кудрями. — Непонятен этот очкастый.
— Николай прав, слишком уж непривычная нам поддержка. — Смородин посмотрел на Лугового, — а вы-то как думаете, Петр Михайлович?
Сами посудите с какой стати немецкий ученый стал бы защищать русского рабочего? По-моему, здесь не простое сострадание, желание вырвать рабочего из рук гестапо, а что-то большее. — Луговой стал говорить тише. — Ведь спорить с гестаповцами отважится не каждый немецкий специалист. И знаете, я думаю, есть смысл как-нибудь повидаться с ним.
— Зачем встречаться с этим человеком, — пожал плечами Соколов, Сообщение Лугового он выслушал молча, но еще не понимал всего этого. Луговой пояснил;
— Видишь ли, Костя, этот немец может оказаться очень ценным для нас.
— И правда, — заторопился высказаться Пашка, — может быть, на заводе есть немецкие коммунисты? А что ж, вполне возможно!
— Вот было бы здорово, — одобрил Красницин, — я думаю, что в Германии коммунисты остались, не мог же Гитлер всех поубивать.
— Горячитесь вы опять, — покачал головой Соколов. — А ты, Петро, как полагаешь, не опасно ли встречаться с немцем-то? Вдруг он — провокатор, взяли гестаповцы да и подстроили все умышленно…