Не страшись урагана любви

Джонс Джеймс

Терри, конечно, должна была появиться на работе, как и другие девушки.

— Но мы освободимся после полудня. И мы заканчиваем завтра, а послезавтра улетаем. Думаю, было бы неплохо так закончить.

Должно было быть только четыре пары: Дуг, сэр Джон, Рон и «Домашний шпион».

Грант немедленно захотел поехать. Отчасти из-за того, что не хотел упускать случая изучить «огромный прекрасный риф» со взятым напрокат аквалангом, который ржавел в багажнике машины со дня приезда. А отчасти из-за того, что неожиданно ощутил сильное нежелание делать то, что ускорит его отъезд и поставит перед необходимостью вернуться в Ганадо-Бей и объясняться с Кэрол Эбернати по поводу его полета в Кингстон в «одиночестве». Он как-то сказал ей, что берет с собой свою «новую девушку», но тогда он этого вовсе не имел в виду и поэтому был вполне уверен, что она не поверила его словам.

Чтобы избежать неприятностей, визгов и причитаний, он собирался сказать ей, что один отправляется в Кингстон, но он знал, что и это вызовет массу неприятностей. Господи, несмотря на все бездушные, эгоистичные и злобные вещи, которые она ему сделала за эти годы (и почти всем, включая Ханта), он все еще действовал так, будто был виноват перед ней, как будто он был проклятым, слабым, маленьким, флиртующим мужем. Обычный, немужественно маленький член клуба бизнесменов «Ротари». Снова образ: темная, одетая в мантилью фигура, все еще стоящая на ступенях собора с перстом указующим, указующим на огромные, обитые медными гвоздями мрачные дьявольские двери. Это было как раз то чувство, которое он испытывал, начиная все это проклятое ныряние, чтобы от него же избавиться.

Он сказал Лаки, как только Терри ушла, и они остались одни в спальной, чтобы одеться, что хочет поехать на пикник.

— Мне бы хотелось увидеть это негритянское место. Я читал о нем. И мне бы все-таки хотелось опробовать этот проклятый акваланг, из-за которого я сюда и приехал-то.

Она согласилась почти без споров, но снова как-то странно посмотрела на него.

— Мне, правда, здесь не нравится, — сказала она потом. — И я, правда, не знаю, почему. Просто такое ощущение. Какого-то ужаса, нависшего над нами. Чего-то страшного, что в любую секунду может с нами случиться.

— Это не из-за того, что тебе не понравился сэр Джон? — виновато спросил Грант.

— Нет, нет, правда. Мне он нравится. Он мне очень нравится...

— Очень? Так? Это правда? — ревниво сказал Грант.

— Не глупи. Мне и Дуг нравится. Он мне очень нравится. И эти девушки хорошие. Как ты говорил прошлым вечером. — Она в нерешительности остановилась. — Я просто не знаю, что со мной. Но что-то не так. И я боюсь.

Грант решил не отвечать на это, и когда они переоделись и снова вышли в гостиную, там они увидели Дуга.

— Иисусе, разве вы не похожи на парочку роз? — спросил он. — Вы похожи на рекламное объявление Великой индустрии американских любовных песен. Прямо из «Мак-Коллз». Боже, клянусь, когда я вижу вас, то думаю, что сам должен снова влюбиться. А я-то считал, что навсегда покончил с этими дерьмовыми мыслями.

Он поднял большую руку, поскреб курчавую голову и зашагал по комнате.

— Что вы думаете об этой Терри? Под этим фасадом скрывается настоящая славная девчушка. И без всякого дерьма напуганная, как и все мы, мне кажется. — Он глянул на них. — А?

— Я думаю, она прекрасная девушка, — сказал Грант.

— Ладно. Все равно мы со всеми ними встретимся в «Пещере Доктора», выпьем пива в 15.15 и заберем ее оттуда, — он с темпераментным восторгом ухмыльнулся.

До Негрил-Бей было сорок восемь миль. Но дорога отняла полтора часа, потому что она, и без того плохая, шла вдоль самой кромки моря, огибая каждую бухточку. Дуг и Терри ехали с Грантом и Лаки, а «Домашний шпион» со своей манекенщицей ехал с сэром Джоном. Дуг и Терри только обнимались на заднем сиденьи и пили пиво, которое Грант вез на пикник. Когда они догнали машину сэра Джона и поехали за ней по песку под густыми зарослями папайи и кокосовых пальм, то Грант увидел, что «Домашний шпион» и его девушка делали почти то же самое.

Когда они проехали крошечный домик, стоящий на сваях в тени песчаной рощицы, вышел «фермер». Сэр Джон остановился, вышел и, возвышаясь едва ли не вдвое над крохотным негром, пошел за ним, целых пять минут выслушивая улыбающегося «фермера», в какой-то момент он положил руку на плечо маленького человека, и в ней скользнуло нечто, что могло быть только банкнотой. Грант, бесстрастно сидя за рулем второй машины, хотел, чтобы все это шло побыстрее, и размышлял, сколько ненависти может таиться под улыбающейся внешностью маленького негра. И если ее не было (в чем Грант не мог быть полностью убежден), то какая-нибудь организация типа «КОРЕ» или «НААСП» или их какой-нибудь ямайский эквивалент до чертиков бы завелись, чтобы возбудить ее, и именно так, возможно. Один негр не может быть счастлив, пока не счастливы все. Одно человеческое существо не может быть счастливо, пока не счастливы все. Может быть. На какое-то мгновение он ощутил острую,

режущую зависть к крошечному негру с его рощицей хлебных деревьев, папайи, кокосовых пальм, его ветхим домикам на сваях, где зимой не нужна плита, а только защита от дождя, и его двориком из ослепительно сверкающего моря, которое, как слышал Грант из машины, мягко терлось о глубокое песчаное побережье. Чего еще можно желать от жизни? И в этот момент Грант спокойно отдал бы все за это — цвет и прочее, при условии, конечно, чтобы Лаки была с ним, неожиданно для себя добавил он. Но тогда, сказала другая часть его сознания, пожалуйста, но если бы вы вдвоем жили здесь, вы бы за год спились бы. Грант когда-то делал спиртное на побережье Тихого океана, впрыскивая сахар в кокосовые орехи и выставляя их на солнце. Сэр Джон, прекрасно проведя время, наконец-то вернулся, и когда они въезжали, Грант увидел четыре пары больших белых глаз, уставившихся на него из тусклых окон, и из-за темноты казалось, что у них нет лиц.

— Какого черта так долго? — спросил он у Брейса, когда вышел.

— А-а, — на лошадином лице Брейса появилась улыбка. — Нужно их подбадривать, знаете ли. Время от времени.

— Но о чем он так долго говорил?

— А! О каких-то страховых полисах, которые он хочет купить.

Грант никогда в жизни не видел такого ослепительного солнечного света, даже в тропической части Тихого океана. Он казался по меньшей мере в два раза ярче, чем в Ганадо или Монтего-Бей, и он был таким ярким, таким жарким, таким белым, что все, находящееся на свету, вне зависимости от своего цвета, стало ослепительно белым, а все вещи в тени стали почти черными. Понадобилось время, чтобы ослепленные, обожженные глаза вообще смогли различать цвета. Этот сверхяркий свет возникал, как объяснял сэр Джон, из-за того, что западная часть острова, в отличие от всего острова, лежала вне того, что он назвал «облачной трассой», и поэтому никогда не затенялась облаками. Он смог доказать это, указав на длинную белую череду больших облаков над морем, безмятежно плывущих к северо-западу в направлении островов Кеймена, как флотилия больших белых кораблей в кильватерной колонне. Гранту было трудно поверить этому, но вид на небе, казалось, подтверждал мысль сэра Джона: каждое облако над островом тянулось к длинной линии в направлении северо-запада, а по обе стороны от этой довольно четкой линии небо было абсолютно чистым.

Под этим палящим светом располагалась маленькая комната без крыши, сделанная из пальмовых стволов, где девушки переодевались и болтали между собой. На пляже под солнечным пламенем было тихо, как в могиле, и Грант, обжигая босые ноги, неожиданно подумал о чувстве, разлитом, казалось, в самом воздухе и отличающем эти дни от остальных. Море лизало песок почти бесшумно. К тому времени, когда мужчины переоделись, сэр Джон откупорил ром и пиво в багажнике машины.

То ли из-за солнца, то ли из-за воды, то ли из-за ромовой смеси, то ли из-за всего вместе взятого они чуть ли не мертвецки напились за двадцать минут. Ромовая смесь, гордо хвастался сэр Джон, держась за дверцу автомобиля и глядя слегка остекленевшими глазами на свою пеструю команду, включает в себя пять сортов рома, лимонный сок и немного патоки. Она даже теплая хороша, утверждал он, хотя и привез с собой массу льда. Как бы там ни было, но эффект под этим неподвижным горячим солнцем был такой, будто тебя ударили по скуле раскаленным молотом. Из этого состояния до купания нагишом был коротенький шаг.

На этот раз во всем этом было нечто любопытно невинное и детское. Как будто детишки занялись чем-то плохим, и они инстинктивно это знали, но они знали и то, что старшие подумают, что это плохо, и будут шокированы. На этот раз лидерами стали Дуг и Терри, а когда они сбросили купальники и поплыли, к ним со смехом присоединились «Домашний шпион» с девушкой. Когда сэр Джон и его манекенщица тоже ушли, Грант глянул на Лаки.

Они сидели со стаканами за круглым столиком в тени большого дерева, где была построена и плита. Лаки, уже довольно пьяная, что она уже доказала, едва не упав в воду, встала и начала снимать купальник.

— Нет! — с болью прошептал Грант. — Нет! Не надо!

Она смутно и слегка смущенно усмехнулась.

— Ты хочешь, чтобы я это сделала, — выкрикнула она. — Я знаю. Я чувствую. Это видно по твоему лицу.

— Правда, — сказал Грант. — Да. — У него перехватило дыхание. — Но не надо. Это слишком больно.

— Цыпленок, — сказала Лаки. — И я хочу это сделать, — решительно добавила она. — Я правдахочу. По правде, мне очень хочется.

— Ладно, согласен. Я цыпленок. Но я прошу тебя, не надо.