Не тварь
Шрифт:
– А в пещере?
Деремран сгорбился, будто это он спускался в долину, превращаясь в позорище дивного народа - бледнокожего гоблина. На лице, изборожденном глубокими морщинами, отразилась затаенная боль. Молча, он сделал знак свите оставить их вдвоем; поколебавшись, вышел и Тариэль.
– Барлог его знает, - признался деремран, поднимаясь с трона. Он нажал на резную панель в углу залы и вытащил из открывшегося тайничка пузатую бутылку.
Багровая искрящаяся струя ударилась в дно бокала.
– Пей давай.
Легкое вино было сладким, как запах лесных цветов, и пьянящим,
– Почему?
– хрипло спросил Эльдарион, допив все до капли.
– Знаешь, сколько мне лет, эльф? Три сотни...
– Ты должен был пять раз встретиться с камнем двух лиц...
Деремран устремил взгляд в узкое окно, на белые отроги скал, поднимающиеся к облакам. Тихо и грустро он сказал:
– Но я не смог... Я испугался, Эльдарион. Когда я был совсем молод, я видел, как убили достигшего полувека, убили соседи, женщины... Он не смог выбрать дорогу, не смог даже прожить оставшиеся годы мерзким гоблином, потому что он просто умер. И тогда я испугался... Люди, считающие нас бессмертными, не знают такого страха.
В молчании текли минуты и так же неспешно плыли в безмятежной синеве перья облаков. Казалось невозможным, что за стенами деремранова жилища течет обычная жизнь, и кто-то улыбается солнцу, а кто-то с тихой радостью вспоминает песни в ночной роще... И кто-то уже забыл о "твари".
– Мы жестоки, - сурово сказал деремран.
– Мы храним тайну нашего бессмертия от всех народов: нас превозносят, нами восхищаются, перед нами преклоняются. И никто не знает, как жесток может быть прекрасный эльф. Никто не ведает, что раз в полвека эльф теряет имя, и в этот день самые нежные и самые благородные души измываются над безответным изгоем... Может быть потому, что через полвека так же будут издеваться над ними... И каждый проходит через это еще и еще раз, ибо желание продлить молодость и красоту сильнее.
– А ты, деремран?
– А я - единственный среди эльфов - старею. Я добровольно отказался от имени - навсегда, я стал деремраном - хранителем тропы к бессмертию; и я до сих пор боюсь, Эльдарион. За каждого, кто уходит, и еще больше - если он возвращается. Потому что возвращается эльф с тем же лицом и тем же голосом, и так же, как прежде, поет он баллады летними ночами, но я боюсь, что это не он.
Глаза деремрана показались совсем черными, когда он медленно произнес:
– Я боюсь, что это тварь...
Слепяще-белая тропа уходила в разверстый зев пещеры, как в пасть неведомого чудовища. Из глубины тянуло промозглым холодом, и Эльдарион с тоской обернулся к жаркому солнцу.
И шагнул навстречу неведомому.
По сырой бугристой стене прихотливо вилась синяя жилка. Где-то звонко капала вода, просачиваясь из трещины в камне. Тропа вилась в недрах пещеры, и за каждым уступом Эльдариону чудились невозможные чудовища.
Он застыл, когда в конце длинного хода показался другой эльф. И лишь через минуту понял, что тропа упирается в зеркало.
По гладкой поверхности камня непрерывно стекала вода, полируя его до удивительной ясности. Омываемое тонкими струями изображение непрерывно менялось, словно двойник в
Камень двух лиц. Только сейчас Эльдарион понял, почему его так назвали. И встречи с ним так боится каждый эльф? Смешно. Люди пользуются зеркалами постоянно, и никто из них не страшится заглянуть в глаза своему двойнику.
Улыбаясь, Эльдарион, подошел поближе и уставился в свое бледное изящное лицо.
В серые глаза твари.
Он закричал. Эхо заметалось среди стен, отскочило от синей жилки в толще скалы и рассыпалось водяными брызгами, искажая лицо в зеркале. Глаза не отпускали. Они держали его, выпивали душу, заставляя безумную, перепуганную тварь в нем истошно визжать. Камень вспучился, набух зеркальным пузырем и лопнул в лицо эльфу, и на миг показалось, что меж каменных стен их стало двое.
Не показалось. Второй Эльдарион стоял у зеркальной стены, настороженно наблюдая за пришедшим...
И стало тихо.
Две пары серых глаз следили за противником, губы шептали заклинания, а две пары рук готовы были швырнуть в лицо двойнику огонь, и лед, и саму смерть. И только миг отделял обоих от небытия.
– Тварь!
– вскрикнул один, и лицо исказила судорога гнева, а с пальцев сорвалась ослепительная молния, на миг озарившая недра пещеры.
А второй вдруг опустил руки.
Молния, не долетев до неподвижного эльфа, остановилась, вспенилась слепящей волной, расплескалась по стенам и метнулась обратно, сметая на пути хрупкую фигуру с разметавшимися по плечам белыми волосами. На мгновение, охваченный пламенем эльф закричал голосом, в котором уже не было ничего живого, а в следующую секунду будто взорвался изнутри, и зеленое, как молодая весенняя листва, пламя ударило в потолок.
Волна слабости и отчаяния охватила оставшегося в живых, и, уже падая на каменный пол, он понял, что плачет.
Звонко капала в тишине вода.
Эльдарион поднял голову и встретился взглядом с собственными мертвыми глазами. Сел. И прикоснулся пальцами ко лбу эльфа, которого он убил.
К своему второму лицу.
Он был собой, но был ли он тем Эльдарионом, что вошел в пещеру по белой тропе, или тем, что вышел из глубин зеркального камня? В тот краткий миг, когда жизнь фонтаном била из сердца двойника, он почувствовал, что они - одно целое. Что он уничтожил часть себя...
И это было неизбежной платой за вечную юность.
Он понял, почему уходят эльфы в туманный несуществующий город на границе болот, где, по слухам, превращаются в тени и вечно бродят над землей без мысли, без чувства, без страха и сомнения... И почему погибают в глупых поединках или от собственной руки. Он представил, как невыносимо будет вернуться сюда через полвека. И снова убить двойника.
Кто бы из них ни выжил.
Тело погибшего медленно истаивало, точно сырой воздух пещеры разъедал его. Эльдарион взял холодную руку двойника в ладони и сидел так, бездумно глядя на синюю прожилку в толще камня, пока труп становился призраком и исчезал совсем. Он поднялся лишь, когда заходящее солнце сбоку, будто украдкой, заглянуло в пещеру. От двойника не осталось даже тени.