Не ты

Резник Юлия

— Когда?

— Что когда?

— Когда им нужны деньги?

— Ты у меня спрашиваешь? Любишь ты, а я знать должен?!

— Дерьмо!

Самохин отбросил ручку, которую крутил в руках, и встал из-за стола. Подошел к окну, растер переносицу. Вот почему Машка ему ничего не сказала? Самостоятельная, бл*дь. Он ведь помнил прекрасно, какая больная она была после разговора с матерью. Каждое ее слово помнил. И про нелюбовь, и про узелок на палочке, с которым она, наверное, от родителей и ушла. А теперь они и до того узелка добрались. Мародёры

хреновы.

— Так, ладно… Ты, Сев, давай уже, домой двигай. У меня… у меня дел под завязку.

— Ты не уступишь?

Самохин отвернулся:

— Ты вообще себя слышишь? Мы, вроде, не на невольничьем рынке, Сева, Маша не товар. У нее своя голова на плечах, и если она со мной — значит, ей того хочется, и ее все устраивает.

Сева ничего не ответил. Только прошел через приемную, тяжело ступая, и Самохин остался один. Выдохнул, только когда за сыном закрылась дверь. Саданул, что есть силы, кулаком по подоконнику. Выругался. Вот знал он, что будет что-то такое. Ж*пой чувствовал. Дима, конечно, недооценил наглость отпрыска, попросившего его подвинуться, но его просьбе все же не удивился. Что же между ними было? Осталось ли что-то сейчас? И чем это что-то может для него обернуться? Он ведь уже жизни своей без Машки не представляет.

Смешно… Первая Севкина любовь, а его последняя. Вон, как встретились. Теперь попробуй, разминись. Его последняя любовь… Он чувствовал ее легкое дыхание. И сердце мучительно сжималось, то колотясь, как сумасшедшее, то замедляя ход. Ничего не хотел. Свихнулся полностью. Только с нею быть, только для нее… Чем дальше, тем хуже. Как неизлечимая болезнь.

— Привет…

Застыла на пороге, улыбается. А он как дурак на нее палится, и поверить не может, что его она.

— Привет, солнышко…

— Я тебе кофе принесла и бутерброд. Ты опять сегодня ничего не ел.

Самохин моргнул, только сейчас сообразив, что Маша и правда пришла не с пустыми руками. Улыбнулся, стальные тиски на сердце немного разжались.

Маша прошла к столу, водрузила на него поднос и зачем-то снова выбежала в приемную.

— Дверь закрыла, — счастливо выдохнула она, забираясь к нему на руки. Они теперь так всегда ели, когда вместе были. Неудобно — жуть, но кого это волнует?

— С говядиной! — обрадовался Дима, разговаривая с набитым ртом.

— Ага! Весь вечер вчера варила, не жесткая?

— Не-а… Вкууушно! Шпашибо…

Он был такой потешный, что Маша не выдержала и рассмеялась. А потом совершенно по-хулигански взлохматила Диме волосы.

— Что Сева хотел? — спросила, отпивая кофе из чашки.

— Да, так… Поболтать.

— Он опять меня звал на кастинг. Давай вместе пойдем? Ну, правда. Ему будет приятно.

— Думаешь? — будто бы невзначай поинтересовался Дима, — а ты хочешь?

Маша пожала плечами:

— Это, наверное, интересно. К тому же, ему не помешает поддержка. Ты слышал.

Маша говорила ровно. Без особого энтузиазма, прямо глядя Диме в глаза и мягко улыбаясь. Она ничего не таила. Тиски разжались еще на миллиметр.

— Ну, значит, пойдем. Главное, не ставь мне в расписание встречи на это время, — пошутил Самохин.

— Заметано! — широко улыбнулась Маша и звонко чмокнула его нос.

И вот тогда его полностью отпустило. Ну, не могла она такого сыграть. Его девочка на нем не меньше свихнулась, чем он сам на ней. Вон… говядину варила на бутерброды! А он-то ее домой только в одиннадцатом часу привез. Во сколько же она спать легла? И запомнила ведь, что он любит.

— У тебя встреча через… — Маша поворачивает его руку, чтобы увидеть циферблат, — сорок минут! У Кандирова. Успеешь?

— Если ты не станешь меня отвлекать.

— Ну, тогда я пойду, Дмитрий Николаевич… Шеф… — паясничала Маша, невинно хлопая длинными ресницами.

— Смейся-смейся, хулиганка. Я тебя дома накажу!

— Выпорешь?

— И это тоже можно устроить! — пообещал Самохин, складывая документы в портфель да посмеиваясь тайком.

— Вот уж не думала, что лавры Кристиана Грея и тебе не дают покоя.

— Кого? — крикнул ей вслед Самохин, но закономерно не получил ответа — Маша уже захлопнула за собой дверь. Ладно, с этим он позже разберется. Кристиан Грей… Хм.

Встреча с Кандировым прошла довольно успешно. Этот старый жук непозволительно долго мариновал Самохина, но в итоге согласился на его последнюю цену. Понимал прекрасно, что никто ему больше не предложит. Не в том состоянии находились его склады. Там ремонт капитальный требовался, а это бабок — немерено. Вот и чего выделывался столько, спрашивается? Сколько времени и сил можно было бы сэкономить? И так, куда ни кинься.

Работа немного отвлекала Диму от мыслей о сыне. Но стоило ему вновь усесться за руль, как все нахлынуло с новой силой. Самохин растер лицо и достал телефон. Что это за Кристиан Грей такой… И какое он имеет отношение к порке?

Он ржал всю дорогу до больницы. Выпороть Машку действительно хотелось. Без всякого сексуального подтекста. Хулиганка она. Его хулиганка. Никому он ее не отдаст. Ни богу, ни черту, ни сыну. Любит. Любит так, что задыхается, если она не рядом. И Маша… Она ведь счастлива с ним! Она ведь только сейчас открываться стала! Дима налюбоваться не мог на ее глаза счастливые. Теперь в них только изредка проскальзывала грусть. И он мучился, ломал голову над тем, что ее могло снова вызвать, и не догадывался даже об истинной причине.

Да, возможно, у него не было морального права давать родителям Маши свои оценки, в конце концов, он сам не блистал в этой роли, но воздержаться от критики Дима просто не мог. Где это видано — так поступать с дочкой? Как вообще можно так на неё наседать? Из слов Севы он понял, что эта маленькая дурочка все до копеечки родителям отдала! Интересно, у нее хоть на карманные расходы деньги остались? И тут вспомнился утренний разговор:

— Ты чего такая запыхавшаяся?

— А я пешком шла! Представляешь? Такая погода чудесная! И жары еще нет…