Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы
Шрифт:
В заключение Черкасов писал, что он категорически опровергает сплошную, вымышленную, фантастическую ложь и клевету, которую с какой-то целью возводит на него гражданка Левантовская. И что он, Черкасов, до конца верен по своему убеждению партии Ленина-Сталина, плотью и кровью предан идеям Карла Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, всегда следовал заветам Ленина и советам и указаниям Сталина и выполнял все решения вышестоящих партийных органов.
Лаптев положил заявление на стол Губареву и медленно произнес:
— Что можно сказать, ясно, что Черкасов не помощник в изобличении Богданова, но сам-то он крепко увяз. Бог с ней, с Левантовской,
— Я тоже так думаю, — согласился Губарев, — осталось довести до ума Богданова и можно дело завершать. Сегодня же допрошу его, а ты сегодня, максимум завтра организуй медицинское заключение на обоих.
— Есть, — козырнул сержант.
В кабинете Губарева, куда привели Богданова, никого не было. Он сел на стул около стола, а конвоир остался в дверях. Затянутое решеткой окно, стол, два стула, небольшой металлический шкаф-сейф, портрет Сталина, больше ничего не было в кабинете. Богданов чувствовал себя неважно, пошаливала печень. Он безразлично скользнул взглядом по углам и спросил конвоира:
— Чего же нет хозяина?
— Не разговаривать, — неожиданно звонким голосом ответил солдат.
Богданов сморщился и замолчал. Минуты тянулись медленно, и, когда Богданов уже хотел повторить свой вопрос, в кабинет вошел Губарев. Отпустив конвоира, он вынул из сейфа дело, достал бланки протокола и приготовился писать:
— Будем рассказывать правду или отрицать и тем самым отягощать свою ответственность?
— Правду, только правду… — усмехнулся Богданов.
— Что вам так весело, — взорвался Губарев, — это последний допрос и перспектива для вас незавидная. Понятно?
— Все понятно, только одно неясно, в чем я обвиняюсь.
— У вас было достаточно времени, чтобы продумать свои преступления перед партией, но не вижу раскаяния, — раздраженно сказал лейтенант.
— Да не в чем раскаиваться-то, что признавать, если не виноват ни в чем, — тихо ответил Богданов.
Почувствовав напористый настрой младшего лейтенанта, очевидно не сомневавшегося в вине подследственного, Богданов понял, что все очень серьезно, дело заканчивается. Возможно, его объяснения уже вообще никому не нужны, участь предрешена, а мера наказания, может быть даже самая суровая, зависит от того, какие материалы оформит вот этот молодой парень.
— Я готов отвечать на вопросы. Только сомневаюсь, могу ли быть полезен, — неуверенно сказал Богданов.
— Мы тщательно изучили ваш образ жизни, поведение, трудовую деятельность, семейные дела. Хорошего мало. Выпиваете, поддерживаете связи с антисоветски настроенными элементами, с женой и ее родственниками взаимоотношения испорчены, на работе пассивны, не имеете авторитета, наконец систематически проводите контрреволюционную пропаганду.
— Все, что вы сказали, — возразил Богданов, — преувеличение, а кое-что неверно вообще. С отцом и братом Ани, действительно, не сложилось. Это давно, когда еще поженились. Не ко двору я пришелся, не парой, по их мнению, оказался для нее. Выпиваю не чаще других, в основном с семьей Ани. Какие антисоветские элементы вы имеете в виду? Я таких не знаю. По работе были замечания, у кого же не бывает ошибок. О пропаганде я слышу уже не первый раз, почему же никто не говорит мне ничего конкретного. Трудно объяснить то, чего не знаешь.
— Давайте конкретно, — решил перейти к деталям следователь, — у меня много вопросов к вам. Скажите, Богданов, когда вас выводили из спецмашины, вы крикнули Черкасову: «Нас взяли за язык». Так?
— Не буду отрицать, что было, то было.
— Что это значит?
— Это значит, что мы с ним загремели за чей-то язык, то есть донос, кто-то на нас наговорил.
— Наивное объяснение, вы сами в это не верите, не так ли?
— Да уж какое есть. Понимаю, что толковать можно по-разному. Но учтите и мое состояние. Ночью арестовали, за что — неизвестно, а тут внезапная встреча с Сашей Черкасовым и тоже под конвоем.
— Подумайте, Богданов, — но увидев его ищущий взгляд, Губарев спросил, — курить хотите?
— Да нет, попить бы…
Пожалуйста.
Губарев достал из сейфа графин, налил воды. Богданов медленно, цедя сквозь стиснутые зубы, с наслаждением осушил стакан.
— Подумайте, — продолжал следователь, — отрицать очевидное — усугублять свое положение.
— Товарищ лейтенант…
— Младший лейтенант, поправил его Губарев.
— Я в партии двадцать лет, прошел чистку, сам знал товарищей, которые оказывались в такой же ситуации, в какой нахожусь сейчас я. Я знаю, чем это для них кончилось. Поэтому иллюзий на этот счет не питаю, свое положение понимаю.
Богданов говорил спокойно, без видимого волнения, но горечь и досада то и дело прорывались в его интонации.
— Удручает, конечно, что ваше ведомство заинтересовалось моей скромной персоной. Предполагаю, что конфликт с администрацией завода «Русский дизель» вышел за рамки чисто производственных отношений и приобрел политический характер, что мне наверное и приписывают. А может, даже и вредительство.
— К этому мы еще вернемся, — остановил рассуждения Богданова Губарев, — речь идет прежде всего о контрреволюционной пропаганде и агитации.
— Да не враг я партии и Советской власти. Неужели есть какие-либо данные? В оппозиции не был, в контрреволюционных организациях не состоял, листовок не писал, что еще? Анекдоты не сочинял, во всех партийных мероприятиях активно участвовал.
— Были ли случаи, когда вы публично или в частных разговорах проявляли недовольство политикой ВКП(б)?
— По некоторым вопросам иногда высказывал свое несогласие, но, конечно, не публично, а в беседах с самыми близкими людьми. Это никак агитацией и пропагандой не назовешь. А что, нельзя высказывать свое мнение по различным проблемам?
Перо в руках следователя быстро бежало по линованному листу протокола. Закончив запись слов Богданова, Губарев показал на чьи-то письменные показания:
— Здесь зафиксированы изобличающие вас показания многочисленных свидетелей. То, что они рассказали следствию, иначе как антисоветской пропагандой не назовешь.
Богданов с безразличием пожал плечами.
Поведение подследственного было для следователя подозрительным. Уверенность в невиновности, то, что Богданов не придавал значения своим собственным словам, о сути и содержании которых, разумеется, помнил и которые не мог не понимать как грамотный человек и коммунист со стажем, заставляли полагать, что политическая сущность и недвусмысленная антисоветская окраска его высказываний отражают его истинные убеждения. Но тогда, продолжал размышлять Губарев, перед ним, вне сомнений, настоящий враг народа, разоблачить которого он обязан как можно быстрее. Следователь достал из папки протокол допроса Левантовского Гаврилы Васильевича.