Не убий: Повести; На ловца и зверь бежит: Рассказы

Полудняков Владимир

Богданов и Черкасов имели отношение к судостроительной промышленности, значение которой в предвоенное время неизмеримо возросло, а Богданов мог влиять на развитие этой важной государственной отрасли, тормозя его, о чем свидетельствовало его явно излишнее требование к длительности испытания двигателя.

И Лаптев и Губарев понимали, что Левантовская, имея какие-то свои интересы, могла если не придумать, то преувеличить криминал мужа. У них сложилось впечатление, что она не прочь от него избавиться. Ее отец, полуграмотный брюзга, готов на все ради своей красивой дочери, а брат, трусливый студент, при случае отречется от кого угодно. Все это так, если бы не Черкасов, который в этой истории

вроде бы и ни к чему, да еще этот Уралов, похоже искренне желающий изобличить собутыльника-соседа. Эти два соображения и придавали чекистам уверенность в том, что они на правильном пути. Но обсудив все эти проблемы, старший уполномоченный и следователь пришли к малоутешительному выводу, что Богданова просто так не взять. Он, убежденный в своей неуязвимой позиции, был способен использовать любую слабину в расследовании. Чего проще объяснить все ненормальными отношениями в семье, и будет это выглядеть вполне убедительно, так как соответствует фактическому положению вещей. Опыт подсказывал им, что закрепить доказательства обвинения следует с другой стороны: добиться признания Черкасова, против которого были получены показания Левантовских и Уралова. Так как затягивать расследование дела им никто не позволит, у них был только один путь — завершить его в ближайшие дни.

17 февраля 1941 года следователь Губарев провел очную ставку между Анной Левантовской и Черкасовым.

На предварительные вопросы они ответили, что знакомы давно и неприязненных отношений друг к другу у них нет.

Затем, в присутствии Черкасова, Анна Левантовская рассказала о его высказываниях по поводу роли Троцкого и Сталина в обороне Петрограда, об анекдоте о крепостном праве, о сравнении Черкасовым фашизма с социализмом не в пользу последнего.

Черкасов категорически все отрицал. С разрешения следователя он задал вопрос Левантовской:

— Аня, скажи честно, когда и где я высказывался против Советской власти и товарища Сталина?

Черкасов смотрел ей прямо в лицо. Он держался уверенно, независимо и никак не производил впечатление человека, которого есть за что сажать. Но и Левантовская, находясь в положении обвинителя, не сомневаясь в поддержке следователя, твердо стояла на своих показаниях. Пусть выкручивается, как может, со злостью подумала она. Ведь не тащила я его за язык. Возможно, что-то он говорил не совсем так и не в таком тоне, но ведь говорил и прекрасно это знает. Чего же мне-то о нем беспокоиться, сам свое будущее выбирал, думала она.

Левантовская недовольно пожала плечами, даже состроила обиженную гримаску, испортившую ее красивое лицо, сосредоточилась на минуту, другую и ответила:

— О крепостном праве и защите Петрограда — это было в январе 1940 года, а о фотографии врага народа — в ноябре этого же года, у вас дома.

— А ты знаешь, что в январе я лежал в больнице с желтухой? — медленно, с презрением спросил Черкасов.

— Вопросы можете задавать только с моего разрешения, — раздраженно прервал его Губарев. Он недовольно взглянул на растерявшуюся Левантовскую и спросил Черкасова:

— Уточните, когда вы были в больнице?

— Нет! Пусть она скажет, когда я это в январе говорил? — закричал Черкасов.

— Спокойно, не забывайте в каком качестве и где вы находитесь!

— Я этого не забываю ни на минуту! Но как бы нам с ней, с этой наглой женщиной не поменяться местами! — не снижая тона, бросил Черкасов.

— И все-таки придется отвечать сначала вам.

— С пятого января до пятого февраля 1940 года я лежал в инфекционной больнице.

— Что скажете? — обратился к Левантовской Губарев.

— Год прошел, может, это было в самом начале января, — ее лицо пылало от гнева и досады, — не ловите меня на слове, я дневников не вела и не фиксировала, когда и что было.

— Да уж, если бы готовилась к сегодняшней роли заранее, то наверняка все расписала бы не только по дням, но и по часам, — саркастически улыбаясь проговорил Черкасов и, неожиданно изменив тон, с жалостью посмотрел на нее:

— Неужто тебе Павла не жалко? Ведь любит он тебя, ты же знаешь.

— Если бы любил, не ставил бы меня в положение жены врага народа, — зло ответила Левантовская и, сверкнув глазами, патетически воскликнула: — Да есть ли для вас хоть что-нибудь святое?!

Черкасов безнадежно махнул на нее рукой.

Губарев прервал так неудачно прошедшую очную ставку.

— Вы настаиваете на своих показаниях, Левантовская?

— Да, настаиваю. Я говорю правду.

— А вы, Черкасов?

Обвиняемый мрачно молчал.

— Есть ли у вас еще вопросы друг к другу?

— Нет, — ответила только Левантовская.

Два последующих дня Черкасов сидел в карцере, куда был водворен за незначительное нарушение — днем лег на нары, что было запрещено. Не выдержав одиночества, скудной пищи и неопределенности, Черкасов попросил бумаги.

Губарев вызвал к себе Лаптева:

— На, почитай, что накропал Черкасов. Продублировал, понимаешь, очную ставку с Левантовской.

Два листа бумаги были исписаны ровным уверенным почерком. В своем заявлении, построенном в виде вопросов — ответов, Черкасов писал, что никогда не говорил с Богдановым об участии товарища Сталина в обороне Петрограда, а если бы такой разговор состоялся, он бы без труда смог ответить, сославшись на учебник истории нашей партии, а также на воспоминания старых членов ВКП(б), с которыми учился в институте в 1931 году, что товарищ Сталин участвовал в обороне Петрограда в 1919 году и в подавлении Кронштадского мятежа 1921 года.

О завещании товарища Ленина у них с Богдановым специального разговора не было, а в действительности он, Черкасов, зачитал выдержку из стенографического отчета о выступлении товарища Сталина на 14 или 15 съезде ВКП(б), где была цитата из этого завещания. А напечатано это в трехтомнике трудов Ленина и Сталина, который Черкасов приобрел в 1936 или 1937 году.

Никогда он, Черкасов, не говорил, что товарищ Сталин не пользуется авторитетом среди населения. Так мог сказать только враг народа, а если его кто-то в этот момент слушал и не сообщил, куда следует, то он является соглашателем и таким же врагом, чуждым нашей партии. Такого вздорного и похабного разговора у них с Богдановым не было и не могло быть. Авторитет И. В. Сталина в многомиллионной партии ВКП(б) и у всего советского народа заслуженный и нерушимый. Об этом свидетельствует Сталинская конституция, стопроцентное голосование граждан СССР во время выборов, а также авторитет товарища Сталина у многомиллионного пролетариата за рубежом.

Что касается ядовитого анекдота о крепостном праве, то его Черкасов услышал впервые из уст свидетельницы на очной ставке. Где-то, наверное, она узнала его в притаившейся мелкобуржуазной среде, а потом переложила авторство на него, Черкасова.

Далее Черкасов утверждал, что ни в декабре 1940 года, ни в январе 1941 года Богданов и Левантовская к нему не приходили. В декабре и начале января Черкасов приходил домой очень поздно, так как на работе у него были отчеты, а с 5 января 1940 года он был целый месяц в больнице. 6 ноября Левантовская и Богданов были у него всего минут сорок и говорили исключительно на семейные темы, а по политическим вопросам не беседовали, как об этом говорила на очной ставке свидетельница. 17 декабря 1940 года на квартире у Левантовских не было антисоветского разговора, так как Богданов был выпивши.