Не в масть. Зарисовки из жизни людей и собак
Шрифт:
– Ах, Порфирий Васильич! Да ведь это все от тебя от самого.
– Напротив-с. Я думаю, что от вас… Ежели бы вы не утягивали, не сквалыжничали…
– Довольно, довольно. Садись… Сейчас поздравим вас честь честью…
– Извольте-с… Сядем.
Лавочный мальчик внес в гостиную откупоренную бутылку шипучки и стаканы. Сзади его горничная внесла фрукты в вазочке. Петр Михайлович стал наливать стаканы.
– Ну-с… Поздравляем молодых, – сказал он.
Общее чоканье и целование. Порфирий Васильевич чокнулся с тестем и сказал:
–
– Брось… Не возмущай. Потом…
– Я только хотел сказать насчет табуретки к пьянино…
– Поздравляю тебя… Дай Бог счастливо. Ну, поцелуемся…
Зять и тесть поцеловались.
– Ах да… Образоносца-то нашего мы и забыли! – спохватился Порфирий Васильевич. – Ведь мы привезли ему коробку конфет. Она у меня в кармане пальто.
Он отправился в прихожую, вернулся оттуда с маленькой коробкой конфет и, подавая ее братишке жены, сказал тестю:
– Вот мы помним и все наши обязанности точно исполняем. А дома я вчера после ухода гостей осмотрелся – табуретки у пьянино нет, а она в описи, нескольких гнутых буковых стульев тоже нет.
– Да оставишь ли ты! – крикнул тесть.
– Как оставить! Всякому, папашенька, своя слеза солона. А потом забудется… Между тем я человек небогатый…
– Порфирий Васильич, грушку… Скушайте грушку… – приставала к зятю Анна Тимофеевна, чтоб перебить разговор.
– Вы, разумеется, сегодня у нас обедать остаетесь? – спрашивал тесть зятя.
– Да надо-с. Дома ничего не стряпано, а весь вчерашний ужин гости, как саранча, уничтожили. Только поздравительные пироги, что вот сегодня присылали, и остались. Я вот хотел вас, папашенька, спросить насчет сегодняшней кареты, в которой мы визиты делаем: вам за нее платить или мне?
– С какой же стати мне-то? Свадьба кончилась, и все мои расходы кончились. Неужели мне уж и после свадьбы-то тебя содержать! – возмутился Петр Михайлович.
– Конечно, ежели не хотите заплатить, то я требовать не имею права, но мне кажется, что тут можно маленькую комбинацию сделать. У меня не хватает нескольких гнутых буковых стульев… Ежели бы вы за карету сегодня отдали, то я вам стулья мог бы простить.
– Ах, боже мой! Да что ты отравляешь меня этими расчетами! Дай мне хоть сегодня-то свободно подышать! – вырвалось у Петра Михайловича. – Стулья будут…
– Ну, будут так будут. Карету в сторону. Только когда будете буковые гнутые стулья посылать, то не забудьте прислать и табуретку к пьянино.
– Уймись. Покури ты хоть папироску.
– Угостите, так покурю. Своих я, признаться, не захватил.
Петр Михайлович раскрыл перед ним свой портсигар. Порфирий Васильевич взял папироску и закурил.
– Ну, что же, завтра, поди, с молодой в театр? – спросил зятя Петр Михайлович. – Вам теперь надо ваш медовый месяц повеселее справлять.
– Ах, папенька! Голубчик, папенька! – вздохнул Порфирий Васильевич. – Жалованье я получаю маленькое, а пятнадцать-то тысяч за дочерью вы даже не пятипроцентными, а четырехпроцентными бумагами всучили. Ну, да что тут! Сама себя раба бьет, что худо жнет. Недоглядел я вчера, а уж сегодня поздно… А я это только к тому говорю, что как же нам можно в вихрь жизни-то удариться при нашем жалованьи? Ну, разик-другой в театр сходим, а там и засядем.
Тесть не возражал, пожал плечами и отошел от зятя.
Катя удалилась с матерью в другую комнату, что-то ей рассказывала и горько плакала.
Вскоре горничная доложила, что обед готов. Все отправились в столовую. За обедом очень мало разговаривали. На всех лежал какой-то тяжелый гнет. Тесть чокался с зятем, пил за его здоровье, зять выпил за здоровье тестя и тещи, но разговор не клеился.
После обеда Катя разрыдалась и просила мать не отпускать ее к мужу. Та, разумеется, пришла в ужас и стала уговаривать ее ехать. Курнышкин чуть не силой повез жену из-под родительского крова. Сходя с лестницы, он обернулся к стоящему на площадке тестю и крикнул:
– Стулья и табуретку считаю за вами!
VII
Молодые супруги на третий день после свадьбы все еще продолжали делать визиты гостям, почтившим своим присутствием бракосочетание. К гостям-купцам, бывшим на свадьбе со стороны жены, Порфирий Васильевич, впрочем, наотрез отказался ехать и исключение сделал только для родной тетки жены. Он говорил жене:
– Помилуйте, с какой стати я, интеллигентный человек и чиновник, буду продолжать знакомство с серым невежеством! Ваши папенька и маменька, пожалуй, даже тетка – неизбежное зло, но на кой черт нам эти железники Корюховы, москательщики Бревновы? Что они нам? Денег они нам не дадут и даже, подлецы, сладких пирогов после свадьбы нам не прислали.
– Да вы вспомните, как вы с ними в день свадьбы обошлись, – возражала Катерина Петровна, – так какие же пироги! Ведь вы их чуть не выгнали от себя. Да даже и выгнали.
– Выгонять я не выгонял-с, но дал понять, что всяк сверчок знай свой шесток. Их звали в квартиру молодых только для поздравления, так и на билетах было написано, а они после поздравления не уходят, сидят, требуют мадеры и остаются даже на закуску. И все это самым нахальным манером. Закуску я вовсе не для них готовил, а для своих интеллигентных гостей.
– Да ведь не ты и готовил, а за все про все папеньке с маменькой пришлось заплатить.
– Все-таки закуска была у меня в доме, стало быть, и довольно. Что это, опять слезы? – воскликнул Порфирий Васильевич.
– Да как же не плакать-то, ежели вы папеньку с маменькой называете неизбежным злом! – отвечала супруга, прикладывая к глазам платок.
– А то не зло, что ли? Конечно же, зло.
– Однако это зло обогатило тебя. Что ты был и что ты стал? У тебя деньги, хорошая обстановка в квартире.