Не верь глазам своим
Шрифт:
— Ты не сопереживаешь жертвам?
— Бывает иногда. На меня находит подавленное настроение, если приходится работать над особо жестоким происшествием. И я сразу отказываюсь от случаев, которые затрагивают издевательство над детьми. Это не по мне. — Я взглянула на часы. — Ой, надо проверить, как там мои макароны.
Нельзя же переварить феттучини после хвастовства, что я мастер по неразваренным макаронам. Все было в порядке, я слила воду, и в лицо мне ударил пар. Скоро самой придется лезть под холодный кран от перегрева.
Перемешивая макароны с соусом и моллюсками, я думала, как продвигаются дела. Я еще не совсем пришла в себя от неожиданного появления мужчины, но, помимо упоминания о менструации за поглощением салата, не сделала ничего самоуничижительного. Мы общаемся с той же легкостью, как и у бассейна в Ист-Хэмптоне.
— Надеюсь, я не переборщила с чесноком, — сказала я, ставя блюдо с макаронами на стол и раскладывая их по тарелкам.
— Ничего страшного, — успокоил меня Боу. — Пахнет потрясающе.
Пока я находилась на кухне, солнце село, осталась только розовая полоса на горизонте. Перед тем как приступить к трапезе, я зажгла фонарь-молнию и несколько свечей по краю балкона.
— А ты? — спросила я, накручивая макароны на вилку. — Ты не переживаешь, когда узнаешь о людях самое плохое?
— Стараюсь работать отстраненно. К тому же я соприкасаюсь не только с пакостями, но и с хорошими проявлениями человеческой сущности. Когда я снимал фильм об актерах, одна актриса — около тридцати лет — безумно влюбилась в коренастого мужчину, который исполнял второстепенную роль. Так приятно было за ними наблюдать. С первой минуты, как она положила на него глаз, было ясно, что ничем хорошим это не закончится. Как у Павла по дороге в Дамаск.
Боу пристально посмотрел мне в глаза. Не себя ли он имел в виду, говоря о Павле, пораженном молнией?
— К сожалению, — с улыбкой сказал он, — она была замужем за звездой «мыльных опер», и получился скандал. Зато фильм вышел содержательный.
Остальную часть ужина мы непринужденно разговаривали. Боу задавал много вопросов и увлеченно слушал, но не так, как мой друг психиатр Джек, а будто мои рассказы его искренне интересовали. Он спрашивал, откуда я, как попала в «Базз», где научилась так хорошо играть в волейбол. Я тоже много о нем узнала. Ему было тридцать четыре, он окончил частную школу в Вашингтоне и факультет искусств в Нью-Йоркском университете, мечтал в ближайшем будущем снять художественный фильм. Женат не был якобы по той причине, что провел четыре года в Азии и настоящая жизнь в Нью-Йорке у него началась только после тридцати.
— Так, значит, твои родители живут в Нью-Йорке? — спросила я.
— Верно.
— И ты вместе с ними?
— Когда не вывожу их из себя. На мой взгляд, они слишком строги в последнее время, но года два мы очень дружно жили. Мать с отцом оба карьеристы и возлагали на меня, брата и сестру большие надежды. Мое увлечение кино привело их в искреннее замешательство. Они не поняли и мой интерес к буддийским монахам. Ну да слава Богу, брат сейчас делает по два миллиона в год, — с улыбкой сказал Боу. — На меня стали меньше давить.
В его заманчивой личности переплелось несовместимое: общительность, обаяние, притягательная улыбка и задумчивость наблюдателя. Неужели мне в нем понравился именно этот парадокс? Не знаю. А может, меня просто тянет к нему физически — ни одной женщине не устоять перед гипнотической силой его темно-карих глаз.
Мы съели макароны и сидели перед пустыми тарелками, допивая вино и глядя на мерцающий город.
— О чем ты разговаривал с Томом Ликером, если не секрет? — спросила я.
Вряд ли это большая тайна, но на всякий случай никому не говори. Дикер хочет, чтобы я снял для него закулисный документальный фильм. О гонщиках. Он выпускает журнальчик о гонках, и короткометражная лента должна создать рекламу. Дикер посмотрел мою работу о биржевых маклерах и решил, что я ему подхожу.
— Ты собираешься принять предложение?
— Не знаю. Деньги неплохие, но надо выяснить о проекте побольше. А вообще мне не очень-то хочется иметь с ним дело.
— Не тебе одному. Мона тоже не любила с ним контачить… На десерт у меня только голубика. Будешь?
— После таких сказочных макарон нельзя желать большего, от голубики я не откажусь.
— Кофе?
— С удовольствием. Я помогу.
— Не нужно.
— Разве у меня плохо получилось раскладывать салфетки?
— Ты все делаешь замечательно, но сейчас твоя основная задача — сидеть и наслаждаться видом.
Я отнесла тарелки на кухню, поставила кипятиться чайник и высыпала голубику в два кубка. Залила сверху сливками и посыпала желтым сахарным песком — этому рецепту научил меня гурман-гей Лэндон.
— Так скажи мне…
Я развернулась. Боу опять стоял в дверях, прислонившись к косяку, и раскрепощенно смотрел на меня с загадочной улыбкой на лице.
— Что? — спросила я.
— Зачем ты позвонила в офис Дикера и представилась моей помощницей?
— Думаешь, это сделала я?! Зачем мне вытворять такие нелепые вещи?
— Ты сама все объяснила. Тебе нравится играть в детектива. Хотела узнать мое имя?
— А ты за этим сюда пришел? Разрешить маленькую тайну?
— Сама знаешь, зачем пришел.
При последней фразе я затаила дыхание.
— Правда?..
Не успела я произнести и слова, как он притянул меня к себе сильными руками и прильнул губами к моим.
Поцелуй был долгим, но мягким и нежным. Я чувствовала привкус бордо, наслаждаясь моментом, хотя голова не переставала работать. Что значит: «сама знаешь, зачем пришел»? Позвонил ли он в мою дверь потому, что не смог устоять? Ударило ли его как молнией? Или из простой похоти?