Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
Зэк почесал в затылке, поддернул спадавшие с впалого живота полосатые штаны.
– Мы ж, гражданин начальник, не баб в камеры для развлечения требуем. Я, к примеру, всю жизнь по зонам и без чая не могу. А чтобы кружечку кипяточка поднять, приходится всякую дрянь жечь – тряпки, вату, газеты. В камере дым, вонь – дышать нечем. Голимый тубик от такой атмосферы! Пора в хаты, как в цивилизованных странах, электророзетки провести, кипятильники раздать или чифирбаки на продолах поставить – для всех желающих…
Рубцов добродушно усмехнулся, провел пальцем по щетинистым, врастопырку,
– Ишь, как ты, братан, губы-то раскатал. Вас и так из тюрьмы не выгонишь – только за ворота выставишь, а вы опять сюда, а если еще и сервис гостиничный… А если серьезно, то сам посуди. Лампочки еле тлеют, проводка старая, на соплях, и если вы кипятильники врубите – замыкание обеспечено. Загоритесь – я ради вас медаль «За отвагу на пожаре» зарабатывать не стану и вас из пылающих камер, рискуя жизнью, вытаскивать не буду. Сидите там взаперти, обугливайтесь… Слыхал, как в Самаре ПКТ сгорело? Шестьдесят блатных – в головешки. Замки в хатах от жара позаклинило, после ломами выковыривали… Но если не понимаете – давайте так, – предложил Рубцов, – голодать – так по-настоящему. Я оба продола перевожу сейчас на карцерный режим. Выгребаем из камер всю жратву, курево, постельные принадлежности. Перетряхиваем все ваши заначки, шмонаем каждого так, чтоб крошки табачной под подкладкой лепеня не завалялось – и в хаты, на голые шконки. Без еды, я знаю, дня три вы продержитесь. А вот без табака к утру завоете. Вам, старым уркаганам, это надо? Не сидится спокойно? Вы что, фраера зеленые, чтоб так понтоваться?
– Да мы чо… – сокрушенно вздохнул Васильев. – Мы ж понимаем… Но если уж откровенно, гражданин майор, последнее слово нынче не за мной. Поавторитетней нашлись. На днях транзит на Кавказ пришел на седьмой продол. А там два вора в законе. Их при шмоне пощипали, наркоту изъяли, вот они и озлились. Маляву кинули – мол, разморозить изолятор пора. А я не какая-нибудь сука, чтоб вам тут стучать, я честно сказал – мол, против. Вы, говорю, уедете, а нам тут еще сидеть да сидеть… Но братва их поддержала, а я против народа не пойду.
– Ладно, Васильев, гуляй до хаты. Федорин, проводи его! – приказал Рубцов и обвел взглядом тюремщиков. – Понятно, откуда мутят? Где у нас этот транзит?
Дежурная контролерша провела пальцем по пластмассовому планшету, где карандашом помечала занятые камеры.
– Вот, в двести десятой. Такие, между прочим, сволочи! Распорядок дня не соблюдают, в окна орут, с другими хатами переговариваются, на замечания не реагируют.
– Щас отреагируют! – мрачно пообещал Рубцов и кивнул режимникам: – Вперед, орлы, в двести десятую хату.
Камера находилась на втором этаже корпуса. «Группа здоровья» поднималась с грохотом, цепляясь каблуками за ступени металлической лестницы. Дежурный контролер седьмого продола – тщедушный белобрысый парнишка из новичков, которого даже в форму не успели переодеть, отчего он щеголял в спортивном костюме и белоснежных, приметных на цементном полу кроссовках, услыхав, загодя открыл решетчатую калитку, впуская режимников на коридор и жалуясь на ходу Рубцову:
– Эти черножопые, товарищ майор, ни хрена не понимают по-нашенски. Только матерятся по-русски. Дразнятся… – по-мальчишески шмыгнув
– Эй, малчык! – донеслось из двести десятой камеры. – Хады суда, дарагой! Я тэбя лубыть буду. Сто рублэй дам!
– Они, кажись, обожранные все, – пояснил контролер. – Я в глазок хотел заглянуть, – как дали изнутри железякой, еле успел отскочить. Чуть глаз не выбили.
– Сколько их там? – деловито осведомился Рубцов.
– Сорок два человека.
– А нас… – майор сосчитал, шевеля губами, – семеро. По шесть человек на брата. Многовато. Говоришь, у них железки есть?
– Они стол разломали, уголки железные и доски повытаскивали, вооружились. Если просто зайти – угодим под дубины, – боязливо поежился контролер.
– Не дрейфь, парень. Не забывай – мы с тобой здесь хозяева. Не таких обламывали. – Рубцов снял фуражку, попытался пригладить седой, соль с перцем, чуб. – А-а, хрен с ними, сами напросились. Федорин! Вызывай кинолога с Малышом!
Кахетински выно пиом —
Палтара бутылка!
Русский дэвушка лубом,
Танцуем лезгинка! —
запели нестройным хором в камере.
– Интернационал, – покачал головой Рубцов, – ну ничего. Сейчас у меня эти лаврушники не только споют, но и спляшут. Давай, Федорин, веди Малыша, а мы перекурим пока.
Самохин достал неизменную пачку «Примы», протянул Рубцову:
– Закуривай, майор. Малыш – это кто?
– Собака, – недобро усмехнулся Рубцов, – увидишь – близко не подходи.
Заинтриговав Самохина, Рубцов помял в руках сигарету, но так и не закурил. Потом решительно шагнул к двери камеры, открыл «кормушку»:
– Эй, джигиты! Предлагаю выходить по одному, руки за голову. В случае неподчинения применю служебную собаку!
В проеме форточки появилась физиономия – курчавые волосы всклокочены, смуглое лицо перекошено от ярости.
– Минты бидарасы! Я из тебя и твоей сабак шашлык сделаю и схаваю!
Рубцов коротко, не замахиваясь, ткнул кулаком, зэк по ту сторону взвыл, отлетел с грохотом. Майор захлопнул форточку, и сразу же дверь камеры сотряслась от мощных ударов изнутри.
– Вот ведь тупорылые! – с сожалением заметил Рубцов. – Ну, как хотят, – мое дело предупредить… А вот и Малыш!
Огромный кобель кавказской овчарки легко, по-тигриному ступая, важно поднимался по лестнице на продол, принюхиваясь и потягивая поводок, нетерпеливо косясь на пожилого старшину-кинолога, шедшего рядом. Остановившись поодаль, старшина ласково погладил собаку по густошерстому загривку. Пес тревожно навострил маленькие, коротко обрезанные уши.
– С поводка спускать будем? – поинтересовался кинолог у Рубцова. – Ежели что – под вашу ответственность.
– Естественно, – досадно поморщился Рубцов и, обернувшись к офицерам, предупредил: – Применяем собаку, потом смотрим по обстановке. Следом за псом в камеру не ломитесь.. Малыш по запарке может своих не признать. Дежурный, открывай хату. Старшина, вперед. Малыш, фас!
Кобель одним прыжком маханул в распахнутую дверь и тут же не зарычал даже – заревел от ярости, а зэки загалдели, засвистели вначале, а потом дружно взвыли. Прикрыв дверь камеры, Рубцов крикнул в щель мстительно: