Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

Филиппов Александр Геннадьевич

– Я тоже о куме Самохине по зонам слыхал, – покосившись на майора из-под волосатой фуражки, заявил Федька. – Ох и вредный, говорят, кум, хитрый…

– Да какой же я хитрый? – усмехнулся Самохин. – Был бы похитрей да сообразительней, давно б в генералах ходил! А ты, уркаган, давно здесь обосновался?

– Здесь-то? – Федька махнул на домик. – Да месяца два, как последняя ходка закончилась – и сразу сюда. Тянет на родину.

– Рефлекс! – согласился Самохин. – Вот рыба – и та на нерест идет в те ручейки, где из икры вылупилась… Так и мы к старости… Где сидел-то?

– В последний

раз? А везде! Я ж, гражданин начальник, вроде как в авторитете, вот меня ваши коллеги из оперативных соображений в одной зоне боялись долго держать, по всему Союзу пуляли. А освободился уже из Туркмении, есть там крытая зона в песках. Город Мары – слыхал? На, закури, – Федька протянул пачку сигарет.

– «Ке-мел», – по слогам прочитал латинские буквы Самохин и отодвинул пачку. – Ну ее к шутам, баловство одно, а не курево. А вообще-то удивительно как-то. Тюремщик «Приму» дешевую смолит, а зэчара, страдалец-узник – сигареты двадцатирублевые!

– А я все тридцать лет отсидки деньги на воле копил! – хохотнул Федька и сразу стал похож на себя прежнего из невообразимо далекого детства. – И никакой я не узник-страдалец, это пусть тебе мужики быковатые про страдания ноют. А я сидел из-за принципов!

– Это каких же? Неужто, как модно сейчас говорить, из политических?

– Хотел жить такой жизнью – и жил. Надоест – брошу.

– И как? Не надоело? – ткнул его локтем в бок Самохин.

– А тебе?

Самохин растерялся на миг, сдвинул на нос фуражку, поскреб затылок:

– Надоело, наверное… Да другой-то жизни я и не видел! Четвертак уже с вашей братвой мозги канифолю.

– А я – с вашей, – хмыкнул, обнажая золотые фиксы, Федька.

Майор затянулся, пыхнул дымом в сторону машины:

– Твоя, что ли?

– Общая… – туманно пояснил Федька и вдруг хлопнул Самохина по колену: – А не выпить ли нам с тобой, Вовка, по случаю встречи водочки?

– Да я, знаешь, не шибко большой любитель.

– Ну и что? Я тоже. Вот что есть в тюрьме хорошего, так это то, что в ней спиться нельзя. На воле-то мужики вон как от водки сгорают. А в зоне, если и перепадет иной раз, так похмелиться уж нечем… Давай, я угощаю!

– Богатенький ты…

– А то! Я ж всю жизнь воровал! Шучу, конечно. – Федька ловко, как умел только он в их детской шпанистой компании, цыкнул плевком сквозь зубы и сказал с непонятным ожесточением: – Я деньги отродясь не считал, не думал о них.

– Ой, врешь! – подначил майор. – Воровал-то небось из жадности.

– А ты вот всю жизнь в колонийском дерьме провозился, что, за жалованье свое копеечное?

– Я – другое дело, – обиделся Самохин. – Хотя, если подумать… Черт его знает! Сказать, что из идейных соображений преступность давил, – смеяться будешь. Кто сейчас в такую глупость поверит? Да и не такой я твердолобый, чтобы всю жизнь свою на борьбу с мелким жульем положить. Ваш брат уголовник норовит нынче идеологическую базу под свои дела подвести. Мол, с коммунистическим режимом боролись…

– Да ни с кем я не боролся! – отмахнулся Федька, а потом спросил оживленно: –

Ты капусту когда-нибудь видел?

– Чего? – удивился Самохин.

– Ну, баксы, доллары… Во, смотри. – Федька сбросил с плеч пиджак, залез во внутренний карман, достал пачку зеленых бумажек, толстую и весомую. – Вишь, сколько у меня этого добра? Тебе надо? На, возьми!

– Ты за кого меня держишь? – насторожился Самохин.

– Да я ж без всякого… Так просто… – смутился Федька. – Какой ты все-таки гнилой мент! Всюду подлянку видишь… Ну и хрен с тобой. Эй, фраерок! – позвал он парня, который любовно полировал хромированное рыло огромной, напоминающей внешностью танк машины.

Бросив тряпку, парень подбежал, встал перед Федькой, заложив руки за спину, и было видно, как под тонкой майкой его перекатываются бугристые мышцы.

– Слушаю, дядь Федь! – рявкнул он, преданно выкатив глаза.

– Во, пехота! – хвастливо заметил Федька и протянул парню перехваченную аптечной резинкой пачку долларов. – На, купи нам в лавочке – здесь рядом, за углом – пару бутылок водки и закусить чего-нибудь. Ну, хлеба, кильки…

– Да вы че, дядь Федь?! На эти баксы я весь лабаз ихний купить могу, вместе с продавщицами.

– Не-е, продавщиц нам с майором не надо… Или как? – игриво хлопнул Самохина по плечу Федька.

– Не надо, – с деланым сожалением подтвердил тот.

– А может, чего покультурнее пожелаете? – предложил парень. – Типа виски, ром, коньяк, джин, консервы всякие. Пацаны специально для вас, дядь Федь, полный багажник затарили, чтоб, значит, никаких проблем с выпивкой и закуской, по первому требованию. Надумаете раскумариться – все есть!

– Цыть! – шутливо прервал его Федька, и Самохин, увидев вблизи глаза приятеля, сразу понял, что тот настоящий «авторитет», возражать которому смертельно опасно. – Я же сказал – водки. С килькой, – повторил Федька.

Парень мгновенно исчез, и в ту же секунду машина, взревев мощно, взметнула крутанувшимися колесами дорожную пыль и помчалась стремительно, будто взлетев над ухабистой улочкой. Самохин снял фуражку, вытер скомканным носовым платком лоб, поинтересовался буднично:

– Ты, Федя, сейчас при какой должности состоишь? Смотрящий аль общак держишь? Эвон как деньгами-то швыряешься!

– Я, Вова, стрелочник…

– Это как же?

– А так. Стрелки развожу… – скупо пояснил приятель. – И деньги свои пуляю. Общак – святое, неприкосновенное. Баксы, говно это – не знаю, сколько там, – должок один старый вернули.

– И сколько? – допытывался майор.

– Да говорю тебе – не считал! – озлился Федька. – Лоха одного в зоне пригрел, из этих, за хозяйственные преступления которые… Сколько, по-твоему, человеческая жизнь стоит?

– Вообще-то говорят, что она бесценна…

– Да брось ты! – отмахнулся Федька.

– Ну, тогда дорого…

– Так вот, много и заплатили. Эти пузаны в зоне черти, тля, а на воле – совсем другое дело. Этот, которого я с ножей снял, в больших чинах нынче. Нашел меня, целоваться полез… Ну и сунул… вот, – вроде смутился даже Федька.