(не)верная
Шрифт:
Как я буду жить без неё? Кем я стану? Опять превращусь в ходячий кусок покойника? Как же больно… И хочется дышать ею: такая тёплая, искрящаяся, моя…
Нет, не моя: я рассмотрел на её руке кольцо. Обручалка вновь поблёскивала на своём месте. Хотя я помню, как она кинула ею в этого. И я схватился за эту соломинку, не позволил себе отступить от решения: мне нет в её жизни места, у неё есть другой. У неё там семья… Она не останется без меня одна.
Пришёл и молча швырнул Бориске заявление на увольнение. Он что-то орал про отработку, но я показал
Не удержался и проследил за Ларой в обеденный перерыв. Она кого-то явно ждала в парке, и боль вновь скрутила нутро: она не моя, не моя…
Вернулся в офис, подложил записку и стал ждать её у машины. Хотел подготовиться, подобрать слова, но когда она пришла, это всё равно стало для меня неожиданностью.
Слова способны ранить. И я с размаху всаживал их в себя, пытаясь вырвать Лару из своего сердца. Полосовал себя, её и ненавидел судьбу за это: за что она со мной так? Неужели ей мало всего, что уже было?
Не помню, как добрался домой. Казалось, виски сможет унять эту боль, ломающую изнутри рёбра и хребет. Или хотя бы притупит. Но чем больше я в себя вливал, тем невыносимее казалась мне жизнь. Лишь короткие мгновения сна становились передышкой, а затем всё начиналось вновь.
В этот раз я очнулся на кухне за столом и поискал плывущим взглядом стакан. Мне под руку попадали пустые бутылки этого адова пойла. Они падали и с противным дребезжащим звуком скатывались на пол. Где, в свою очередь, рушили гору такой же пустой стеклотары.
Воняло просто невыносимо. Как будто кто-то сдох и уже разлагался вовсю. Или это от меня смердит падалью? Смешно… я – труп и пахну соответствующе. Плевать. Мне срочно нужно что-то выпить, пока эта боль внутри ещё отупевшая и не вонзает в меня свои когти, не вгрызается в нутро, не становится невыносимой…
– Седов… - прозвучал рядом голос Сони, и я поднял плывущий взгляд, пытаясь сфокусироваться.
Она сидела рядом и с молчаливым укором смотрела на меня. Невидимый ошейник вновь сдавил моё горло, душа и вынуждая встать перед Соней на колени. Боль очнулась, и вновь огнём обуяла всё моё нутро: Лара…
– Прости меня, Соня!.. Ну, прости ты меня! – прохрипел ей, вновь мысленно раздирая себе грудь и вырывая всё, что чувствовал к Ларе. – Мне никогда не искупить перед тобой своей вины, я знаю… Но прошу: прости, прости ты меня!..
С ошмётками сердца, лёгких я пытался избавиться от образа Лары в своей памяти. От её лица, тепла её губ и звука голоса… И солёная влага, точно кровь от этих ран, текла по моим щекам, и я не мог её остановить.
– Прости ты меня…
По лицу Сони на мгновение мелькнуло еле уловимое выражение. Почти злорадное… но нет, не оно. Гораздо глубже, злее.
Мелькнуло и спряталось, сверкнув напоследок в её глазах.
Я окаменел, силясь осознать увиденное. И в тот же момент невидимый ошейник на моей шее лопнул, возвращая возможность дышать, жить… любить.
Прерывисто вздохнув, я достал из кармана телефон и набрал по памяти номер:
– Виктор? Я согласен.
– Жди, скоро приеду, - ответили мне в трубке.
Теперь пришла очередь Сони застыть. Но мне было уже всё равно: у меня
Объяснить. Попрощаться. Да хотя бы просто увидеть её.
* * *
Лариса
Дни потекли мимо сплошным серым потоком. Эмоции грызли и терзали меня, точно обезумевший зверь. Я пыталась отгородиться от них, вгоняя свою жизнь в унылое беличье колесо: дом-работа, работа-дом. Но боль не отступала ни на секунду, пролезала всё глубже, расходясь по душе трещинами.
Я уговаривала себя: это ведь просто гормоны! Несколько желёз в теле взбесились, вышли из-под контроля и накачивают организм химией. Всё рассосётся через месяц-другой и станет как прежде. Ничего сакрального здесь нет… Но, о Господи, как больно! Разве сложно было добавить к человеческой модели кнопочку «Выключить любовь»? Мужик ушёл, и всё «волшебство» пусть катится вместе с ним. Примите, пожалуйста, претензию к производителю!
Немного радовало то, что после ухода Седова и Леночку перевели. В другой отдел. Начальницей, конечно же. Черти в нашем омуте тут же успокоились. А я сконцентрировалась на самой себе. Непозволительно расслабилась и перестала «бдить».
По вечерам дома я старалась прибиться поближе к Стёпке с Дашей: не могла оставаться одна. Молодёжь меня не гнала, понимала, что лучше так, чем потоки слёз в салфетку по углам.
Как-то само собой появилась традиция совместного просмотра фильмов. Обычно я сидела в кресле, а дети устраивались на Стёпкиной кровати: обнимались и целовались украдкой, когда думали, что я ничего не вижу. Но я и фильмы-то не особо смотрела, всё крутила в голове, крутила: а что, если бы… И целый поток этих нескончаемых «если».
С одной стороны, мне бы проявить понимание, оставить юных Ромео и Джульетту наедине, но во мне проснулась какая-то мерзкая Баба Яга, которая была против всеобщего счастья и хэппи-энда: все умрут, без вариантов.
– Мам, а нам хлеб не нужно купить? – не выдержал сегодня Стёпка. Даша тихо возмущённо на него пришикнула и легонько хлопнула по руке, косясь на меня.
– Ясно, - буркнула я, выдирая своё бренное тело из кресла. – Идите, маман, уже. Не мозольте глаза, достали.
– Ну что вы, тёть Ларис, вы нам совершенно не мешаете, - произнесла Даша и тихо ойкнула, когда Степан украдкой ткнул её пальцем в бок: мол, ты чё, молчи, пусть валит.
Я напоказ закатила глаза, вздохнула и поцокала языком: дожилась! родненький сын гонит! Хорошо хоть, будущая невестка меня защищает.
– Ладно, пойду, и правда, проветрюсь. Мусор выброшу, что ли, - буркнула я и поплелась на выход из комнаты.
– Тёть Ларис, темно уже, - забеспокоилась Даша. – Может быть, я завтра после школы выброшу?
Угу, а за хлебом не поздно, значит.
Не оборачиваясь, я помахала ей ладонью: да-да, сожрут меня на помойке, как же. Да хоть бы…
Прямо так, в домашней одежде и пошла: трикотажные штаны, знавшие дни и получше, и растянутая майка им под стать. Волосы у меня были стянуты в кукульку на затылке. Если добавить фингал под глаз, буду та самая соседка-алкашка. Которую все знают, а как звать, не помнят.