Не верю. Не надеюсь. Люблю (С любовью, Рози, Там, где заканчивается радуга) (др. перевод)
Шрифт:
Забудь про свой экзамен, это важнее. Держи себя в руках, Рози. Тебе необходимо поехать к родителям. Скажи Стефани, чтобы она тоже приехала, если может. И пиши мне, как идут дела.
Глава 43
Алекс, он умер. Я не могу в это поверить. Он умер.
Дорогой Алекс!
Знаешь ли ты, что ширина гроба не должна превышать 76 см, что делается он из ДСП, а сверху обклеивается фанерой? Кроме того, допускается использование специального пластика, пригодного для кремации, и небольшого количества
На крышке гроба обязательно указывается полное имя покойного. Видимо, чтобы не вышло путаницы. Чего я предпочла бы никогда не знать, так это того, что гроб изнутри обивается специальной тканью под названием «кремфилм», хорошо впитывающей влагу. Это на случай, если из тела начнет вытекать жидкость.
Я и понятия не имела обо всем этом.
А еще нужно заполнять бланки. Горы бланков. Бланки А, Б, В и Г, куча каких-то медицинских бумаг. А потом тебе приносят бланки Д и Е, про которые сначала почему-то ничего не говорят. Я не подозревала, что нужно столько бумаг, чтобы доказать, что человек мертв. Я думала, достаточно того, что у него остановилось сердце. Выходит, я ошибалась.
Больше всего это похоже на переезд в другую страну. Мы оформляем папе документы, одеваем его в лучший костюм, заказываем транспорт, и он отбывает в пункт назначения. Где бы этот пункт ни находился.
Мама так его любила, что чуть не отправилась сразу же вслед за ним. На похоронах она все время повторяла: «Он никак не мог проснуться. Я звала его, звала, а он не просыпался…» Ее трясло с того самого момента, как это случилось, и она была так расстроена, что выглядела на двадцать лет моложе. Вернее, нет: выглядела она даже старше чем обычно, но вела себя как ребенок. Словно она потерялась и не может найти дорогу домой.
Наверное, так и есть. Мы все потерялись и не можем найти дорогу.
Раньше такого никогда не случалось. Мне тридцать шесть лет, но я ни разу не теряла близкого человека. Раз десять бывала на похоронах, но это были чужие люди: чьи-то друзья или родственники, чья смерть мало меня трогала.
А теперь умер мой папа. И это, оказывается, очень тяжело…
Ему было всего шестьдесят шесть. Далеко не старость. И он был вполне здоров. Как мог здоровый человек шестидесяти шести лет заснуть и больше не проснуться? Может быть, он увидел такой красивый сон, что не захотел просыпаться? Думаю, так оно и было. Это на него похоже.
Не могу больше видеть, как плачет мама. С детства привыкаешь видеть родителей сильными, привыкаешь по ним судить о том, как идут дела. Если ты споткнулся и упал, то первым делом смотришь на родителей, еще не понимая, больно тебе или нет. Если они испуганы и бегут к тебе, ты начинаешь плакать. А если они смеются и шлепают землю рукой, приговаривая «плохая, плохая земля!», — ты тоже начинаешь смеяться, встаешь и бежишь дальше.
Когда я узнала, что беременна, я была в таком шоке, что вообще ничего не чувствовала. Но родители сказали, что все будет хорошо, что они помогут мне, и я поняла, что это еще не конец света. Когда конец света наступит, первыми об этом узнают родители.
Родители — барометр, по которым ребенок проверяет
Знаешь, я всегда думала, что папа будет жить вечно. Он не мог умереть — ведь он лучше всех умел открывать консервные банки, мог починить любую сломанную вещь, он катал меня на плечах, гонялся за мной, когда мы играли в чудовище, подбрасывал меня в воздух и ловил, кружил меня до тех пор, пока не начинала кружиться голова… Он был всемогущим.
Мы не успели ни попрощаться с ним, ни поблагодарить его за все, что он сделал для нас. Я не хочу, чтобы моими последними воспоминаниями о нем стали размер гроба и медицинские документы.
Я все еще живу с мамой под Голуэем, на диком Западе. Здесь по-прежнему прекрасное лето, и это почему-то кажется неправильным. С пляжа доносится смех, чайки с криками бросаются в морскую воду, чтобы поймать себе рыбку на обед. Кажется очень неестественным, что кто-то радуется жизни, несмотря на то, что произошло.
Хотя это хорошо. Это похоже на агуканье младенца в церкви во время отпевания. Нет ничего более жизнеутверждающего, чем эти счастливые звуки. Ведь младенец не понимает, что все вокруг погружены в печаль. Слушая его, ты чувствуешь, что жизнь не закончилась с уходом одного человека, что все остальные — и ты в том числе — будут жить дальше. Все, кроме того единственного, с кем ты сегодня попрощался навсегда. Люди приходят и уходят, мы знаем, что это случится с каждым из нас, но невозможно быть к этому готовым. Извини за банальность, но ведь единственное, в чем может быть уверен живой человек, это в том, что он умрет. Мы знаем, что это случится, мы думаем, что смирились с этим, но с этим невозможно смириться.
Я не знаю, что мне сделать, что сказать маме, чтобы ей стало легче. Наверное, нет ничего, что могло бы сейчас ее утешить, но я не могу просто смотреть, как она плачет. Я чувствую, как ей больно. Наверное, когда-нибудь эти слезы просто иссякнут.
Алекс, ты же кардиолог, ты все знаешь про человеческие сердца. Скажи мне, что делать, когда сердце человека разбито? Неужели это никак не лечится?
Спасибо, что приехал на похороны, я была тебе очень рада. Жаль, что мы встретились при таких печальных обстоятельствах. Спасибо твоим родителям, они очень поддержали маму. Слава богу, что ты избавил меня от встречи с как-бишь-его — не хватало мне выяснять с ним отношения прямо в церкви. Он, конечно, молодец, что пришел, но, если бы папа мог его видеть, он поднялся бы из гроба и положил как-бишь-его вместо себя.
Стефани и Кевин уехали какое-то время назад, а я, наверное, останусь еще на несколько дней. Я не знаю, как мама будет здесь жить одна. Правда, у нее очень хорошие соседи, и ей будет не так уж одиноко, когда я наконец уеду. Я пропустила все экзамены, и, судя по всему, придется теперь заново учиться последний год, если я все еще хочу получить диплом. Но, по-моему, я уже ничего не хочу.
Наверняка почтовый ящик доверху забит счетами. Мне нужно появиться там до того, как отключат свет и воду или вообще выселят меня из квартиры.