Не возжелай мне зла
Шрифт:
— Не очень-то и хотелось ехать в этот Лондон, — заявил Робби.
Половина шестого, я вернулась домой с работы, Робби уже снял школьную форму и натянул широкие шорты и футболку, сидит в гостиной, закинув босые ноги на низенький столик, и в сотый раз смотрит «Звездные войны». С обеих сторон четыре тарелки с хлопьями и несколько чашек и стаканов. Я его тоже наказала: месяц он должен по вечерам торчать дома, в школу его отвозят на машине и привозят обратно Фил, Лейла или я. Но друзьям его я разрешаю приходить в гости. Он принял все это с неудовольствием — убежден, что я делаю из мухи слона. Как повлиял на него инцидент? Напугал? Озадачил? Не знаю.
— Какие новости? Инспектор О’Рейли не звонил?
Он смотрит на меня безучастно:
— Не знаю.
— Не знаешь? Или тебе все равно?
— Ну а если не все равно, что толку?
— Робби! — одергиваю его я. — Когда ты поймешь, насколько опасно то, что с тобой случилось? Еще несколько минут, а может, даже секунд, и ты умер бы.
— Но я же не умер.
— Я просто хочу, чтобы ты понял, как это важно.
— Да понял я, мам. И хватит уже. Дерьмо это все.
— Пожалуйста, не выражайся. — Я стою перед ним, заслонив телевизор, уперев руки в бока. — И это еще не все. Посмотри, к чему это привело! Тебя и твоих друзей на неделю исключили из школы. Вы не съездили на экскурсию, и родители потеряли деньги.
— Да верну я тебе эти деньги.
— Интересно как? — Голос мой дрожит. — У тебя счет в банке?
— Пойду работать. — Он сдвигается в сторону, чтобы видеть экран. — Тут отличный эпизод, не мешай. «Страх порождает злость. Злость порождает ненависть. Ненависть порождает боль», — повторяет он, подражая голосу Йоды.
Я громко вздыхаю, считаю до десяти. Продолжать в том же духе нет никакого смысла. Я слишком устала, и сейчас до него не достучаться. Кончится тем, что не выдержу, раскричусь и лягу в постель с чувством, что мать из меня никудышная. Остается только закатать рукава и собрать его посуду.
— Тебе не приходило в голову, что добавку можно положить в ту же тарелку?
Он смущенно смотрит на стопку тарелок в моих руках с таким видом, будто они сами собой размножились у него на глазах.
— Неужели я съел четыре порции?
— Похоже на то, — отвечаю я и иду на кухню.
— Да, кстати, звонил дядя Деклан! — кричит он мне в спину. — Говорил что-то про бабушку и про операцию, просил перезвонить.
Деклан — мой старший брат, у него своя ферма в Ирландии, там же, неподалеку, живет и наша мать. У меня с ней отношения не сказать чтобы простые, и я боюсь этого телефонного звонка. Она уже несколько месяцев стоит в очереди на операцию бедра, и, судя по всему, назначили дату. Деклан работает с утра до вечера без выходных, а жена его недавно родила пятого ребенка. Ухаживать за матерью после операции они не смогут, а двое других наших братьев живут в Америке. Так что пришла моя очередь. Переодеваюсь в домашнее и сажусь на кровать с бокалом вина в одной руке и телефонной трубкой в другой. Звоню брату, мы обмениваемся приветствиями, он сообщает дату операции и примерное время, когда мама должна вернуться домой.
— Не хочется тебя просить, Скарлетт, — называет он меня первым именем, — но сама понимаешь, Эйслинг только что родила и все такое…
— Ты и так столько помогал маме. Теперь мой черед.
— Если считаешь, что тебе будет тяжко жить с ней в одном доме, можешь остановиться у нас.
— Ловлю тебя на слове. — Я не выдерживаю и вздыхаю, представляя, как мы с ней будем ссориться и подолгу не разговаривать. — Давай смотреть правде в глаза: она сама не захочет, чтобы я жила с ней. И если мы поймем, что по ночам она вполне сможет обойтись одна, я остановлюсь у тебя. Расскажи лучше, как твоя крошка?
— Настоящая красавица. — Голос на том конце теплеет, я чувствую, что он улыбается. — Братья и сестры обожают ее.
Дальше он говорит о детях, я слушаю и тоже улыбаюсь. Какая у них все-таки дружная семья, мне уже не терпится снова встретиться с ними и увидеть новорожденную племянницу. Еще немного беседуем о Робби, я сообщаю, что в полиции пока не знают, кто мог это сделать, и Деклан предполагает, что, раз прошло уже целых две недели и ничего подобного не повторилось, очень даже вероятно, все было случайно.
— Завтра получаешь награду? — спрашивает он.
— Еще не известно. Может, и не меня выберут. Я не очень-то надеюсь, но речь на всякий случай надо подготовить.
— Как можно короче?
— Конечно! Мне-то что, я как-нибудь переживу, а вот Лорен так за меня волнуется, что даже забыла про инцидент с Робби.
— Все будет хорошо, сестренка. Кто заслужил эту награду, если не ты?
Мы болтаем еще минут двадцать, потом я спускаюсь вниз приготовить чай. Робби уже надел штаны, к нему зашли Саймон, Эш и Эмили, друзья, которые были в больнице. Они из другой школы, поэтому их не наказали. Лорен тоже тут, они с Эмили плетут «браслеты дружбы». Хорошие ребятишки. У меня не хватает духу выставить их. Готовлю на всех печеную картошку и салат, и вечер проходит как нельзя лучше. Где-то на периферии сознания слышится голос Фила, мол, совсем ты их распустила, с ними надо строже, держать в ежовых рукавицах. Стараюсь не слушать, пусть говорит что хочет, а я буду делать по-своему.
На следующий день на работе первые пятнадцать минут занимаюсь письмами. В больнице у меня двое пациентов, и мне приятно узнать, что на этой неделе их выписывают. Терапевтами у нас работают семеро, в том числе Лейла. Наши с ней кабинеты рядом, она заскакивает поболтать, но мы не успеваем сказать и слова, как ее вызывают в приемный покой. Договариваемся поболтать за ланчем. Поворачиваюсь к компьютеру и начинаю утренний прием. У нас есть селектор связи, но я люблю сама выходить к пациентам и вызывать их в кабинет. В приемной уже полно народу, большая часть пожилые или детишки не старше пяти.
— Агнес Аберкромби!
Вижу перед собой старушек, они сестры, сидят прислонившись друг к другу, как два сдувшихся шарика. Уже начало июня, но в Эдинбурге сильный ветер, и они одеты соответственно. На головах меховые шапки; твидовые пальто, изрядно поблекшие от времени, застегнуты на все пуговицы. Агнес на три года старше сестры, она здесь частая гостья и моя любимица. Сестра ее, сама в чем только дух держится, пытается помочь ей встать, но ноги Агнес не слушаются, и она снова падает на стул. Иду к ней, какой-то мужчина справа заходится в отчаянном кашле, за ним начинают кашлять еще несколько пациентов. Слева кто-то непрерывно чихает.
— Продувают инструменты, — говорит Агнес, глядя на меня снизу вверх и выгнув шею под каким-то немыслимым углом.
Протягиваю руку, она хватается за нее. Пальцы заскорузлые и кривые, холодные и сухие, как пергамент. У нее артрит, она еле ходит, хромает на обе ноги, но все хорохорится, чувство юмора и интерес к жизни все еще при ней. Помогаю ей принять вертикальное положение, и, креп ко вцепившись мне в руку, она ковыляет рядом.
— Вперед, на прорыв! — с таким жизнерадостным возгласом она входит в кабинет, и мы начинаем беседу.