Не время для шуток
Шрифт:
– А кто виноват? – Отец отпихнул ногой одеяло и забегал по комнате. – Я тебя предупреждал, чтобы ты близко не подходила к Галкину? Ты что, обыкновенные слова перестала понимать?
– Все я понимаю! – слабо вскрикнула Олеся, опуская лицо в ладони. – Я не виновата! Это они все подстроили!
– Ага, – непонятно чему обрадовался отец. – Значит, это они виноваты! А ты у нас ангел. Ольга! – Он дернул ее за руку, и Маканина была вынуждена поднять голову. – Что ты натворила?
– Я с ними на кладбище не пошла! – всхлипнула Олеся и заплакала. – Я покойников боюсь.
Отец
– Ладно, – пробормотал он, стараясь больше на нее не смотреть. – Побудь дома, я пока в школу схожу. Мне оттуда позвонили, сказали, что вы с Галкиным устроили погром в кабинете химии, всех перепугали, подрались с Васильевым. Я уж подумал, что тебя из милиции забирать придется. Не помню, как до дома доехал… Посиди здесь… Или поспи… Я сейчас.
Бубня себе под нос невнятные слова, отец вышел из комнаты.
Олеся обессиленно упала на подушку.
Это просто фантастика какая-то! Надо было очень постараться, чтобы влипнуть в такую историю.
Обиженно звякнул телефон.
Сейчас начнется…
Маканина взяла трубку, долго не могла попасть на кнопку вызова – от волнения руки тряслись. Нажала, но на линии уже звучали гудки отбоя. Прислушалась к назойливым «туп, туп, туп». За ними была тишина.
Как же это так получилось? Она ведь не хотела никому зла! Почему все ополчились против нее? И что поразительно – чем больше Олеся пытается оправдаться, тем становится хуже и хуже. И что же выходит? Она сама во всем виновата?
Нет, нет! Это все Васильев! Это все Галкин! Надо только объяснить, что она здесь ни при чем, и все станет на место.
Не станет…
Тинк, танк. Тинк, танк. Дробно отсчитывали секунды большие часы в коридоре.
Тинк, танк. Тинк, танк. Все пятнадцать лет Олесиной жизни часы без устали напоминали о себе, о времени, которое всегда идет вперед, поэтому стоять на месте ни в коем случае нельзя. Нужно двигаться!
Олеся снова оказалась в кровати, откинулась на подушку, закрыла глаза и попыталась представить, что сейчас делает ее отец.
Вот он пересекает школьный двор. Вот поднимается по стертым ступенькам крыльца. Перед дверью – решетка. Зеленая краска облупилась и крошится. Внешняя дверь с тугой пружиной. Внутренняя – легкая, с весело звенящим стеклом. От двери отец привычно поворачивает направо, идет вдоль окон длинного коридора и упирается в большую тяжелую дверь, обитую красным дерматином. На ней цифра «1» и табличка «Приемная». Дальше комната с тремя столами, за которыми никогда никто не сидит, низкий журнальный столик с вечными конфетами и печеньем, шкаф с методичками и журналами. Дверь налево (всегда открытая) – завуч, направо (чаще закрытая) – директор. У Надежды Валерьевны на полу огромный красный ковер с причудливыми белыми завиточками. Такими, наверное, были ковры-самолеты в восточных сказках. Но этот ковер уже никуда не полетит, потому что он придавлен сверху массивным столом со стопками бумаг и тетрадок. Из-за этого нагромождения не всегда и заметишь невысокую худенькую директрису.
Отца впустят в этот кабинет. Надежда Валерьевна поднимет голову и будет долго внимательно
Все бесполезно…
Пойти, что ли, навстречу отцу и сразу обо всем узнать? А то он уедет опять в свою клинику, а ты жди до вечера, мучайся неизвестностью.
Олеся резко встала и пошла в прихожую. Постояла около вешалки, тупо глядя на свою куртку.
Да, надо идти! Нельзя так стоять, столбом придорожным.
Маканина всунула одну руку в рукав куртки и замерла, вспомнив, что отец обещал вернуться и все рассказать.
Куртка упала к ее ногам. Олеся вернулась в комнату.
Как же невыносимо ждать! И кто мог подумать, что щелочной металл дает такие последствия…
Трень. Напомнил о себе телефон, заставив ее вздрогнуть.
Олеся силком заставила себя встать с кровати и выйти в коридор.
– Маканина? – Сухой голос Юрия Леонидовича ни с кем нельзя было спутать. – Галкин не у тебя?
От неожиданности Олеся сначала помотала головой, и только потом сообразила, что ее ответа не видят.
– Нет, – наконец произнесла она и, осмелев, спросила: – Что теперь будет?
– Ну, ладно, – оборвал разговор Червяков. – Завтра не забудь прийти в школу.
Трубка поперхнулась гудками.
Тук, тук, тук! Забарабанило сердце. Неужели ее и правда выгонят?
Олесю закружило по квартире.
Что делать? Что делать? Что делать?
«Хоть уберешься из этого курятника», – вспомнила она слова Сидорова. Ему-то легко рассуждать… А как он врезал Галкину! Тихоня, тихоня, и вот – нате вам…
Маканиной стало страшно. Так страшно, как никогда еще, наверное, не было. Что-то вокруг происходило странное, неуправляемое, не поддающееся объяснению, а потому ужасное.
Олеся подошла к окну, прижала разгоряченный лоб к стеклу. В воздухе кружились редкие снежинки. Зима. Белые ледяные звездочки бесшумно падают вниз, вертятся, ложатся на поседевший асфальт.
Маканина стукнулась лбом о стекло в попытке подальше выглянуть во двор. Там на лавочке кто-то сидел.
Галкин? Его везде ищут, а он…
Эх, жаль, отсюда ничего не видно. А если это и правда Серега?
Первым желанием Олеси было побежать на улицу и прогнать сидевшего на лавочке типа. Нечего ему тут делать! Пусть никогда не приходит!
Она уже сделала шаг от окна, но остановилась. Восьмой этаж, снег, она легко могла ошибиться. Да и что Галкину здесь делать? Он давно ушел, убежал куда глаза глядят или сидит где-нибудь со своими дружками, пиво пьет.
В ее воображении возникла странная картинка. Зима, вокруг – припорошенные снегом ели, из-под косматых лап подкрадывается темнота. В центре поляны разведен большой костер. На бревнах, окруживших огонь, сидят разбойники в драных ватниках. Галдят, пьют, разламывают лесную глушь редкими пистолетными выстрелами. Среди них – Галкин. Он так же весел и громогласен. В руке у него большой нелепый пистолет, какой был у Бармалея в детском фильме…