Не все мы умрем
Шрифт:
Гость зло сузил глаза и пошел к выходу. У двери обернулся.
— Урою! — пообещал он и вышел.
Говорил гость медленно, а действовал быстро.
Не успели две машины отъехать от купеческого особняка, как во дворе его раздался взрыв. Крыша «девятки» улетела на соседнюю улицу, а в особняке выдавило стекла. В центре города машины разошлись. Джип поехал в Москву, а белая «Нива» остановилась неподалеку от пятиэтажки, где жил Буланов.
В провинции люди простые, бесхитростные, поэтому, когда девочку попросили позвать сына Буланова, она с радостью помчалась выполнять поручение взрослого дяди. Когда девочка выскочила из подъезда, два взрослых дяди вошли в подъезд. Сын Константина Буланова сбегал вниз через две ступеньки. На площадке второго этажа ему сделали подсечку. Он упал, тут же вскочил и принял боевую стойку. Прыжок, мгновенный удар ногой — и взрослый дядя свалился. Парень занимался карате.
— Ах ты, сучонок! — второй вытащил из-под мышки пистолет с глушителем. Пуля прошила парню плечо. Он упал, зажимая рукой рану. Его ударили каблуком по голове, обыскали карманы, достали ключи и поволокли в двенадцатую квартиру на третьем этаже.
Марина Петровна была на кухне. Сына бросили в прихожей, а женщину избили так, что свернули челюсть.
В общем. Буланова. Предупредили. Чтоб. Хорошо. Подумал.
Буланов действительно хорошо подумал; пока сын и жена лежали в больнице, он переехал в загородный дом. Километрах в тридцати от Ржева, в селе Борок он строил мужской монастырь. Здесь, под защитой монахов, ему было спокойней. Монахи-то не простые: бывшие заключенные ИТК общего режима Тверской области. И с такими, как Мокрухтин, общаться умели, вместе сидели, гуторили с ним на одном языке, но преданы были Буланову, и он это прекрасно знал. Кроме того, в тот же день Буланов связался с ГМН, что делал только в исключительных случаях. Кто такой ГМН, он не знал. Он только знал, как, включив компьютер, с ним связаться: кнопочка здесь, кнопочка там, клавиша тоже там. И на следующий день в кабинете, где у Буланова стоит компьютер, сидит в кресле какой-то рыжий, худой, веснушчатый дядя и ждет хозяина с работы.
Гость поднялся и протянул руку.
— Рассказывайте.
Буланов, пока рассказывал, все хотел дернуть его за волосы: он подозревал, что это парик. Но у гостя были такие страшные глаза, что лучше с ним не связываться: холодные, стальные — не глаза, а льдинки. Буланов сразу подумал: этот тоже «уроет», но не его, а Мокрухтина.
С кем только не сталкивала его судьба! Он, конечно, догадывался, что в спецслужбах должны быть люди, которые выполняют деликатные поручения, но от одного взгляда на этого рыжего Буланова продирал такой жуткий мороз, что ему казалось, будто он покрывается инеем.
Хозяин подробно описывал, что произошло за последние дни, гость внимательно слушал, ни разу не перебив.
— Накануне визита этого уголовника меня посетил депутат Государственной думы Орехов. Я не знаю, есть ли какая-нибудь связь между этими двумя визитами, подозреваю, что есть. С Ореховым дружим давно — с тех самых пор, когда он был первым секретарем Калининского обкома.
Гость никак не отреагировал, но у Буланова появилось однозначное ощущение, что рыжий мужик про Орехова знает.
— Орехов приехал как обычно: отдохнуть, порыбачить, лесом подышать. Только охранники были у него другие. И впервые он спросил про мой бизнес. Раньше никогда не интересовался.
«Уголовник хоть что-то говорил, а этот вообще молчит», — подумал Буланов. И вынужден был продолжить:
— Когда Мокрухтин протянул мне этот список, он силился сказать, что мне никто не поможет, даже мой друг Орехов, который у Мокрухтина в кулаке. И мне показал кулак: ты у меня тоже вот здесь! Такое впечатление, что Мокрухтин говорил о каком-то компромате. На кого — на меня? на Орехова? — понять невозможно.
Гость еще помолчал, потом поднялся, пожал руку и уехал. Долго смотрел ему вслед Буланов. Человек, ты зачем приходил?
Этот риторический вопрос был снят, когда через несколько дней по телевизору показали сюжет криминальной хроники: Мокрухтин лежал в свой кровати с двадцатью ножевыми ранами. Да еще и с пулей в груди.
Буланов подумал, что его гость явно перестарался.
Часть I
Евгения Юрьевна
Глава первая
Майским теплым утром Евгения ехала в свой офис на Гоголевском бульваре. Вышла на Кропоткинской, вдохнула пахнущий весной воздух, зажмурилась от солнца, игравшего на позолоте куполов храма Христа Спасителя — он стоял тогда в лесах, — и перешла улицу.
Офис располагался на четвертом этаже здания, которое занимало АО «Внешторгобъединение». Евгения подозревала, что АО и «объединение» это такая же фикция, как и ее контора, только большая фикция, а у них маленькая. Ее офис состоял из пяти человек: президент, генеральный директор, главный бухгалтер, секретарша — по совместительству массажистка и любовница по первому требованию, личный шофер президента, он же менеджер, он же грубая мужская сила, то есть и вышибала и грузчик в зависимости от обстоятельств. Народу, как видите, в конторе было немного, функций значительно больше, отсюда всеохватность деятельности такой организации.
Евгения не знала, чем торговало «Внешторгобъединение», и торговало ли вообще, но их контора торговала всем, особенно хорошо шел «воздух». Так в разговоре президент называл сделки, которые она как генеральный директор проводила. В обществе с очень ограниченной ответственностью, каким являлся их «Экотранс», в наличии не было ничего, кроме набора офисной мебели, пары компьютеров с периферией, факса и мини-АТС на четыре номера. Один номер в кабинете президента, второй в кабинете генерального, третий у бухгалтера, а четвертый в подвальчике, где коротал время в ожидании вызова шофер.
Подойдя к дому, на котором не красовалось медных, начищенных до блеска табличек с названиями организаций, размещавшихся внутри, Евгения потянулась к сумочке в поисках пропуска. Поскольку пропускная система внушает уважение к организации, ее имеющей, такой деталью не пренебрегали. Она достала пропуск, как и положено, с фотографией, открыла входную дверь, над которой располагалась следящая камера, толкнула дверь в вестибюль и шагнула навстречу здоровенному лбу, расплывшемуся в улыбке при ее появлении; на пропуск он даже не посмотрел, да и зачем смотреть, если все ее знали и так.
Но из каморки охранников на его приветствие выскочил напарник, недавно принятый на работу и в лицо всех сотрудников не знавший — именно для него и приготовила пропуск Евгения, — и ринулся сверять документы с ее личностью. Она не злилась. За шесть лет, что она проработала здесь, охранников сменилось множество. Были и совсем молодые ребята, такие, как этот, выпускавшиеся в ускоренном порядке курсами охранников, и постарше, отставные военные скорее всего, был даже один дед, ветеран первой империалистической, как его в шутку называли, но в форменной ливрее он смотрелся бесподобно, и каждый раз, как приезжал кто-нибудь из сильных мира сего, его выпускали на авансцену. Крепкий старик, совсем не согбенный, с отменной выправкой, белой окладистой бородой почти до груди, с двумя Георгиями на ливрее (кресты — театральный реквизит, конечно), открывающий дверцу лимузина, приводил и, нуворишей, и власти предержащие в священный трепет. И те и другие трепетали долго, находясь под впечатлением от героя чуть ли не Крымской войны, а может, и восемьсот двенадцатого года. По мнению Евгении, не раз наблюдавшей подобный спектакль, на ум им приходило скорее всего Бородино, потому что про Прейсиш-Эйлау или Ульм они слыхом не слыхивали.