Не вспомню
Шрифт:
– К тому самому заливу Уэллс, который дал название городку, – объясняет она. – Он и расположен на берегах залива. В прежние времена Коуди с приятелями любили устраивать вдоль него регаты на самодельных парусных лодках.
Моя спальня на втором этаже. Она отделана в белых и светло-голубых тонах. В центре стоит кровать, в углу – небольшой письменный стол, в противоположном – туалетный столик, и еще есть кресло, которое раскачивается, когда в нем сидишь. Отдельная дверь ведет в ванную, а оттуда можно попасть в другую спальню.
– Коуди сейчас в
Я склоняюсь вперед, чтобы заглянуть внутрь, и вижу поверхность письменного стола, усеянную частями какого-то прибора, назначение которого мне неясно.
– Ему нравится разбирать все подряд, – добавляет Хезер, заметив направление моего взгляда. – Увы, потом у него обычно не доходят руки, чтобы собрать эти вещи заново.
Я улыбаюсь, чувствуя шутку. Мне это подсказывают лукавые искорки в глазах Хезер, когда она произносит последнюю фразу. Мне нравятся шутки. Кияна часто шутила в больнице. Но некоторые кажутся слишком сложными. И вообще, чтобы шутить, как мне представляется, требуется какой-то особый навык. Интересно, научусь ли я когда-нибудь шутить сама?
– Вы, должно быть, тоже когда-то ездили в летние лагеря, – размышляет вслух Хезер.
– Не исключено, – осторожно отвечаю я, соединяя в уме значения двух слов и синтезируя из них некий общий образ. Летний лагерь. Вероятно, место, где подростки летом живут в палатках?
– Он завтра возвращается домой, – продолжает она, – но я попрошу его пользоваться нашей ванной, чтобы у вас была собственная. А эта дверь легко запирается, если так вам будет спокойнее.
Хезер закрывает дверь, ведущую из ванной в спальню Коуди, и поворачивает задвижку под ручкой, чтобы показать, как действует замок.
Я в ответ лишь пожимаю плечами, не уверенная пока, насколько мне необходима личная ванная комната, до какой степени я индивидуалистка, нуждающаяся в полной приватности.
Потом я дважды провожу большим пальцем по тонкой черной татуировке на своем запястье, словно ответ может содержаться там, у меня под кожей.
– Вы проголодались? – спрашивает она. – Я могу приготовить легкий обед.
– Да, пожалуйста, – говорю я, кладу медальон на туалетный столик и спускаюсь вслед за ней по лестнице в кухню.
Двадцать минут спустя мы со Скоттом сидим за столом, а Хезер ставит передо мной тарелку.
– Если бы я знала ваше любимое блюдо, то непременно бы его приготовила.
Я же с некоторой тревогой осматриваю незнакомый предмет, который мне предстоит употребить.
– Если бы я помнила, какое из блюд мое самое любимое, то непременно сказала бы вам, – отвечаю я, заставив Хезер и Скотта рассмеяться. Причина их смеха остается для меня загадкой.
Хезер садится на стул и кладет салфетку себе на колени. Поскольку Скотт делает то же самое, я незамедлительно беру с них пример, сообразив, что так принято.
– Коуди это очень нравится, вот я и решила попробовать начать с сырного сандвича на гриле. Готовить его быстро и просто.
Я все еще изучаю содержимое своей тарелки, отметив, что куски оплавленного сыра чуть стекают с краев двух ломтиков хлеба. Взяв один из них, я нерешительно держу его в руке несколько секунд. Ведь это моя первая настоящая еда со времени крушения самолета.
Хезер и Скотт не сводят с меня глаз, когда я впиваюсь в него зубами.
Вкус буквально взрывается у меня во рту, доставляя такое удовольствие и наполняя все мое существо невероятным восторгом. Это что-то хрустящее и мягкое одновременно, и с каждым кусочком мой язык снова ощущает поистине чудесный аромат.
Я знаю, что почти полностью потеряла память, но почему-то уверена: ничего вкуснее я никогда прежде не ела.
У меня вырывается чуть слышный стон, а Хезер и Скотта опять начинает трясти от смеха.
Я так долго держу каждый кусок сандвича во рту, что он превращается в кашицу, и тогда я глотаю его и сразу же тянусь за следующим. Каждый из них восхитителен, и я жмурюсь от наслаждения.
– Как мне кажется, вам наша еда пришлась по душе, – констатирует Хезер.
Я молчу из опасения, что, открыв рот, позволю части бесценного вкуса улетучиться наружу. В ответ я только киваю и улыбаюсь. Хезер и Скотт получают новый повод для веселья.
– Я так этому рада, – говорит Хезер.
Я глотаю и теперь могу себе позволить несколько слов.
– Это самая удивительная еда, какую я только пробовала, – произношу я с чувством.
Хезер просто сияет и берется за свой сандвич. Мне бросается в глаза ее довольный вид. Я тоже ощущаю абсолютное счастье. Вероятно, это именно тот эффект, который и должна производить пища, заключаю я.
Тем же вечером, уединившись в своей комнате, я открываю коричневый пакет, который Кияна отдала мне в больнице, и вываливаю содержимое на кровать.
И вижу перед собой совершенно незнакомую одежду из темно-серой ткани.
В этой одежде меня нашли.
Как жаль, что она ни о чем не говорит! Я не могу вспомнить, как выбирала ее, как в нее облачалась. Держала ли я ее тоже в стенном шкафу, какой есть в этой спальне?
Не раздумывая, я снимаю через голову футболку, стаскиваю с себя джинсы и остаюсь в одном полосатом красно-оранжевом нижнем белье. Потом вдеваю руки в короткие рукава серой рубашки с воротничком, отмечая, какая она мягкая и поношенная.
Означает ли это, что я особенно любила носить именно ее?
Спереди она сверху донизу на белых пуговицах. Я поспешно застегиваю каждую, затем натягиваю точно такого же цвета серые тряпичные брюки и закрепляю их на поясе матерчатым ремнем.
Я смотрю на себя в полноразмерное зеркало, закрепленное на двери ванной. Костюм удобный, но уж точно не нарядный. Более того, изучая свое отражение, я вижу, насколько он безликий. Даже мрачноватый.
Неужели я была столь мрачной?