Не встретиться, не разминуться
Шрифт:
Глядя на людей, выражение их лиц, одежду, вещи, он пытался свою минувшую полувековую смутную и трагическую эпоху сравнить с какой-нибудь подобной. Но сравнений не находил, может, их просто не было: его эпоха существовала в единственном числе. Разбираться в ней и устанавливать оценки он пытался, полагаясь на свой опыт, старался быть объективным, понимая, насколько это сложно. Все же к нынешнему сроку жизни Петр Федорович бесспорно усвоил одно: как многих героев не назвали героями и как задним числом становились ими люди несуществовавших подвигов в существовавших сражениях, и как затем исчезали
Возвращение Алеши, его инвалидность что-то сдвинуло со своих мест. В успокоенность Петра Федоровича вторгся главный вопрос: как сложится судьба внука в новой жизни? И еще возникли, как с обратной стороны Луны, некто по фамилии Хоруженко и Бабанов! Зачем они возникли? Как хорошо было бы без них!.. Но, видимо, жизнь всякие малые незначительные ручейки и притоки так или иначе вбирает в свое спрямленное единое русло, потому что больше деваться им некуда. Так почти суеверно считал Петр Федорович. И тут как встряхнуло: «А ведь могло случиться наоборот: я на их месте, они на моем — Хоруженко, Бабанов и их товарищи!» И мысль эта не то чтоб испугала, но стало от нее тоскливо, одиноко, будто вдруг такое произошло…
— Вам куда, гражданин? — спросила кассирша.
— До Киева, один, купейный, льготный, — заторопился Петр Федорович…
30
Сыпался мелкий робкий дождь, накрывая серым асфальт и стены домов. К пяти часам закончив все дела в Госарбитраже, Петр Федорович шел по Крещатику к гостинице «Москва», где остановился в двухместном номере. Дежурная, когда брала ключ, сказала, что сосед уехал на два дня в Святошино. «Ну и слава богу», — подумал Петр Федорович.
Сняв плащ, он позвонил Лущаку.
— Слушаю, — ответил девичий голос.
— Пожалуйста, Андрея Захаровича.
— Сейчас… — трубку положили, слышны были удалявшиеся шаги, потом приблизился какой-то шелест, чей-то кашель и: — Слушаю, Лущак, — хрипло, резко.
Петр Федорович назвался, объяснил, по какому случаю беспокоит.
— Каяться, что ли, приехали? — задиристо начал Лущак.
— В чем? — сухо спросил Петр Федорович, готов был бросить трубку.
— Часов в восемь приезжайте. Сейчас я ухожу, — миролюбно сказал Лущак. — Улица Бучмы…
— Адрес у меня есть. Как ехать туда?
— Левобережье. На метро. Там спросите…
— Хорошо. К восьми буду.
Чем ближе подходил он к многоэтажному дому Лущака, тем острее вспоминал его неприветливость. Получалось, напросился, а Лущаку вроде и ни к чему все это. Петр Федорович мрачнел, как униженный проситель: «Ну и хам, видно! С какой стати?.. Черт меня дернул звонить ему… Сейчас бы сидел в купе и ехал домой… Специально же остался еще на сутки…»
Лифт уже нес его на девятый этаж. На звонок открыли не сразу.
«Не хватало, чтоб его еще дома не оказалось! — подумал Петр Федорович. —
Но Лущак оказался дома.
— Входите, — он стоял в темном коридоре. Сразу Петр Федорович разглядел только, что Лущак невысокий, плотный. — Лампа перегорела. Второй день прошу внучку вкрутить, — посетовал Лущак тем же хриплым баском.
Прошли в комнату. Хозяин зажег люстру. При свете быстро взглянули друг на друга. Петр Федорович заметил, как взгляд Лущака на мгновенье задержался на его протезе. Лущак, как прикинул Петр Федорович, был старше лет на семь-восемь. Плоский кружок седых волос окаймлял лысину, большой шрам стягивал щеку от рта до уха, яблоки глаз в густых красных прожилках, от этого казалось, что во взгляде копилась ярость.
— Садитесь, коль уже пришли. Я сам только что заявился, — он был в сорочке, пиджак с пятиярусным набором орденских планок висел на стуле. — Я пойду скомандую внучке, — Лущак вышел.
Петр Федорович огляделся. На стенах висело много фотографий молодых людей и девушек в тренировочных костюмах, несколько грамот в тонких рамочках и треугольники вымпелов. На полированном серванте с обычной посудой стояло три хромированных спортивных кубка. Ничего лишнего: стул, стулья, неширокая тахта, застеленная гуцульским ковром из длинной светлой шерсти.
Вошла высокая девушка в джинсах, поздоровалась, накрыла стол зеленой, пластиковой скатертью, расставила посуду, удалилась и вновь вернулась с подносом, где в два этажа стояли селедочница, тарелки с оладьями, колбасой, розовым салом, салатница с огурцами, банка сайры и две бутылки минеральной воды.
Явился Лущак, достал из серванта графин, в водке плавали какие-то корешки и стебельки.
— Ну, что бог послал, — не спрашивая, он налил Петру Федоровичу, поднял рюмку. — Будем знакомы…
Не такой виделась Петру Федоровичу эта встреча после телефонного разговора, не предполагал, что начнется с застолья, и отказываться уже не годилось.
Выпили.
— Что же это вы влезли в это дело? — спросил, жуя, Лущак. — Зря. На резиновую стену поперли. Уж я нахлебался дерьма с этим! По уши. И сказал себе: «Баста, Андрей!» Вы ведь тоже не верите в существование 1-го СБОНа? Что же затеяли?
— Андрей Захарович, для начала вы должны знать: я лично доставил секретарю обкома партии пакет от генерала Уфимцева, что Город будет сдан. Это что касается моего неверия. Иные соображения пришли из этих писем, — Петр Федорович отложил вилку и достал из кармана конверты.
Лущак читал медленно, иногда подергивая головой.
— Ишь, засуетились, — он возвратил письма. — Разведку боем устроили. На «ура» берут, засранцы, — Лущак опять наполнил рюмки. И вдруг перешел на «ты»: — Давай. И закусывай, закусывай. Сало с чесночком. Сам выбирал на Бессарабке. — Он выпил. — Брось ты это все к хренам! Ничего не существовало! И пятьсот человек, что там полегли, их тоже не было! — с горьким отчаянием вскрикнул Лущак.
— Не понимаю вас.
— Я на это столько лет ухлопал, столько бумаги, стены вместо обоев оклеить можно! А что толку? Отовсюду одно гундосили: «Нет», «не было», «не значится». Людей наград лишили! — Он встал, подошел к двери, крикнул: — Света, помидоры забыла!