Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
И вот теперь Кирилл тоже, обхватив голову руками, сидел на стуле в осиротелом, остывшем родительском доме и не узнавал его. Изо всех углов и щелей выглядывала глухая пустота и мерзкий холод отчуждения.
Наверное, и дом не узнал в пришедшем человеке того самого Кирюшу, который когда-то рассыпал свой весёлый ребячий смех по его сосновым половицам или горько плакал, уткнувшись в материнский подол от пустяшных, свойственных детям, обид.
Одна вина сидит и будет сидеть занозой в незрелом сердце Кирилла Назарова –
Монтажная жизнь отвязная, цыганская, командировки в любую сторону, ни одна телеграмма не угонится, не то, что письмо. Да и письма он писал матери очень редко. Всё на бегу. Всё наспех. Не маленький уже, чтобы ему женским подолом сопли вытирали. Жив, здоров, того и тебе, мама, желаю – и всё. Как после школы отмахнул от себя дверь родительского дома, так и оставил её открытой настежь. Впустил сквозняк в избу, а сам ушёл туда, где расходились дороги в разные стороны. Какая твоя – сразу и не угадаешь, не определишь…
Мать умерла скоропостижно. Сердечный приступ, как сорванный стоп-кран на скоростном поезде.
Тётка Дуся, деревенская соседка, по старому барачному адресу отбила на почте Кирюше срочную телеграмму. Да тот крик аукнулся только через месяц, когда бригада вернулась из командировки.
Матрена виноватилась перед Кириллом, божилась, что передала для дальнейших действий телеграмму в отдел кадров.
Да то ли Матрена что-то перепутала, то ли кадровик в текучке громких дел не прочитал телеграмму, но Кирилл так и не проводил родительницу в последнюю дорогу.
В том не было его вины, но она, вина эта, так угнездилась в сердце, что нет-нет, да и заставит своего хозяина оглянуться на себя, содрогнуться от мерзкого своего существования в полном пренебрежении к убегающему времени.
Это приходит ночью, а утро опять всё повернёт по-своему, затянет в свой бесконечный круговорот, смазывая, стушёвывая остроту ночных переживаний…
Прежде чем войти в дом, в окно тихо постучала соседка, – старая деревенская привычка. Здесь все так делают. Кирилл, отгоняя свои мысли, как перед лицом отгоняют дым, широко отворил перед ней дверь. В дом вошла тётя Дуся. Это она хоронила мать, приглядывала за домом, встречала со службы Кирюшу.
Тётя Дуся до сих пор считала его ребёнком, жалела и даже по-матерински всплакнула на его плече, когда он вошёл в её избу, красивый, возмужавший, в солдатской шинели, туго перетянутой широким, с медной бляхой, ремнём. Она была его крёстной, и всегда считалась в их доме близкой родственницей.
Как вошла, так и прислонилась головой к дверному косяку:
– Кирюшенька! – Она, вытирая глаза кончиком старинного в горошек платочка, по-старушечьи всплакнула. – Кирюшенька, ты ведь мне, как сыночек родной, крестник мой, негоже оставаться одному
Дом Кириллу действительно показался настолько чужим, что оставаться одному в холодных четырёх стенах было неуютно, и эта неуютность вызывала одну лишь угнетающую горечь и тоску от непоправимости всего сущего.
Кирилл тяжело вздохнул, попридержал тётю Дусю за плечи:
– Спасибо тебе за мать, что ты не оставила её беспризорной! Спасибо, крёстная! Спасибо! Пойдём! – Кирилл, оглянулся на пустующие углы. Отмахнул ладонью от себя, как отмахиваются от навязчивых видений, и теперь уже навсегда закрыл за собой дверь.
Назавтра у районного нотариуса оформил для тёти Дуси дарственную бумагу на дом. Попрощался с материнской могилой. Потом посидел за накрытым нехитрыми закусками столом у тёти Дуси. Выпили с ней по стаканчику, настоянной на лечебных травах домашней водки. Обнялись. Спели любимую материну песню: «Ах, мак, мак, что же ты мак так неровно цветёшь?..».
И с вечерним автобусом Кирилл Назаров уехал в город. Думал вернуться сюда как-нибудь, а оказалось, что убыл навсегда.
5
Теперь Кирилл твёрдо решил поменять свои ориентиры, свои жизненные маячки. Спасибо отцам-командирам! Протёрли линзы, открыли глаза. Теперь всё видно – одна круговая оборона от разрушительного натиска барачного быта.
Кирилл вспомнил, что он когда-то учился в школе, и теперь неплохо было бы продолжить учёбу в институте. На вечернем отделении, конечно. После столь длительного отрыва от школы, на дневном он на стипендию не потянет, а без этих, хоть и мизерных денег, как жить?
В деканате его встретили приветливо, как-никак демобилизованный солдат. Взяли документы. Приёмные экзамены через месяц. Для подготовки времени маловато. Пожелали непременного успеха. Ладно. Одно дело устроил, теперь в родную монтажную контору.
Там проблем никаких: плоское катать, круглое таскать, а что не поддаётся – ломиком!
В бухгалтерии выписали небольшой «аванец» который почти весь ушёл на душевные воспоминания о бывшей жизни.
Бригадир бил в ладонь, обещал своё место отдать. Учись, сынок! Дураков ломом лечат!
Не хотелось Кириллу вновь окунаться в попойки, но на этот раз в сторону не уйдёшь. Все свои. Все тебя любят и все уважают.
Пришёл в барак, ухватил было Матрену за грудки, но тут же и отпустил. Старая ведьма даже не обиделась. Чаем потом отпаивала. Побитой собакой в глаза глядела. Бог ей судья!
И закрутилось колесо, замелькали спицы, даже не заметил, как в институте оказался. Вуз технический, абитуриент из квалифицированных рабочих да к тому же отслуживший свой срок в непобедимой Советской Армии, как не проявить снисходительность?