Не взывай к справедливости Господа

Макаров Аркадий

У Кирилла под ложечкой тоже ожила, завозилась, заторкалась юркая мышка, норовя вышмыгнуть наружу. Он закрыл глаза, прижав зубами эту поганую сущность. Машину стало переваливать на другую сторону, и его потащило с кресла куда-то вверх, как будто он выныривал из омутной глубины. Вцепившись в поручни кресла, чтобы не улететь к потолку, Кирилл открыл глаза. В окнах оранжевым светом пылал снег, самолёт уже скользил по взлётной полосе.

Мышь снова юркнула в желудок и там растворилась.

Лётчики приземлили машину на промежуточном аэродроме для дозаправки

топливом.

Старший пилот, выйдя из кабины, нехорошим взглядом окинул своих пассажиров, открыл входной люк, опустил стремянку и кивком головы приказал всем вымётываться наружу.

На аэродроме порывистый ветер морозным крошевом кидался в лицо.

При заправке топливом никому внутри самолёта оставаться нельзя, и ребята волоком вытащили Мустафу на улицу, прислонив его к высокому сугробу возле взлётной полосы. Мустафа так и остался стоять, раскорячившись, бессмысленно елозя руками по крупинчатому грязному снегу, наметённому уборочными машинами.

Застарелый пьяница медленно приходил в себя.

Из дыры в мотне цвели незабудки трикотажных подштанников. Обгоревшие края ватных брюк на морозе уже засахарились, но всё ещё испускали едкий пар.

Мустафа тогда в самолёте, выйдя по малой нужде, решил потаясь разок-другой курнуть. Присев возле толчка на корточки, он после первой затяжки не справился с бродившим в мозгу алкоголем и вошёл в полный штопор. А курил этот монгол исключительно моршанский табак, который горит долго, как торф. Вата брюк тлеет тоже медленно, отчего и получился такой конфуз.

Мустафа, отвалившись от сугроба, ещё не понимая в чём дело, засучил ногами, хватаясь нечистой пятернёй за промежность. Зауральский мороз быстренько дотянулся до его самого чувствительного места. Выпучив азиатские голубые белки глаз, он вопросительно смотрел на своих товарищей.

Лафа, медленно подойдя, стащил с его головы ушанку, оставив ему один подшлемник, затем, повертев в руках шапку, примащиваясь, засунул её в прореху на мотне, потом весело гыкнув, толкнул Мустафу головой в снег.

Мустафа, как нашкодивший котёнок, только отфыркивался, нечленораздельно матерясь.

Тем временем к самолёту, тяжело урча, в жёлтом свете фонарей подползла огромная цистерна на колёсах и, невесть откуда выскочившие люди, забегали, засуетились, подтягивая под брюхо крылатой машины длинный тонкий шланг.

Заправка длилась бесконечно долго. Ухватистый мороз с наглой бесцеремонностью старался залезть, куда не надо. Монтажники гнали местного старожила похлопыванием рукавиц и забористым матом.

Даже нелепый вид Мустафы, своего товарища, не вызывал обычного подначивания и смеха, только хрустел задубелый снег под ногами, урчала цистерна с горючим да пронизывающий на аэродромной пустоши ветер, который никак не мог найти себе другую забаву, чем эти зачумлённые алкоголем и долгим перелётом люди.

Но вот цистерна стала пятиться назад, что-то крикнули лётчики, и ребята, сорвавшись с места, кубарем, толкая друг дружку, вкатились в самолёт.

Дело было далеко за полночь, и в сравнительном тепле этого летающего грузовичка

Кирилл быстро заснул убаюканный лёгким покачиванием при наборе высоты.

Снилось что-то тяжёлое, липкое и непристойное. Не хватало воздуха. Кирилл глубоко вздохнул, как будто только что вынырнул из глубины затхлого водоёма. В иллюминаторах ослепительно сияло солнце. Можно было подумать, что они летели не в край вечной мерзлоты, а куда-нибудь в Шри-Ланку или в Африку. На щеке, обращённой к солнцу, ощущалось его жгучее прикосновение. Небо было светло фиолетовым и холодным, словно в родниковой воде развели чернила. Далеко внизу расстилалась тайга с большими и частыми проплешинами вырубок. И здесь человек основательно приложил свою руку, алчную и жадную до дармовых природных богатств.

Самолёт, качнув крылом, стал заваливаться-заваливаться, и вот уже внизу показалась исходящая паром, вспоротая турбинами Ангара, знаменитая Братская ГЭС, где мальчишкой впитывал в себя законы рабочей жизни бригадир Лафа. Всегда шумный и развязный, он теперь сосредоточено приник к стеклу, что-то выискивая в белой пустоши. Со стороны было видно, как стало серьёзным и жёстким его лицо со слегка подрагивающим веком.

Не одну мальчишескую жизнь перепахали видать комсомольские стройки.

Это только в конъектурном запале «под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги», а в тайге, как известно, хозяин волк – животное хищное и злобное. Норовящее перегрызть горло слабому и беспомощному.

Видать нелегко приходилось Серёже Подковырову в свои четырнадцать лет постигать науку выживания в экстремальных условиях: «Боевые Стройки» – это не полигоны для бойскаутов, играющих в трудности, а реальная жизнь под крики «Бойся!».

Кирилл Назаров, ныне инженер, сам проходил эту школу, увёртываясь от камнепада…

Самолёт, как с горки заскользил-заскользил вниз, проглиссировал над бетонной полосой, затем, коснувшись земли, сделал короткую пробежку и остановился, как врытый.

Братск – город отмороженный. В январе сорок-пятьдесят градусов ледяного колотуна для него явление обыкновенное – живёт, работает, рожает детей, как любой город в России, несмотря ни на что.

Гвардия Кирилла Назарова вывалилась из брюха самолёта, как заячьи орешки.

Щурясь от нестерпимо яркого солнца, они, притоптывая, разминали затёкшие за время перелёта ноги.

Вопреки ожиданию их никто не встречал, и они налегке, потрясая рюкзачками, ринулись в здание аэропорта – в тепло и в человеческий уют.

Предупредив своих подопечных, чтобы не разбредались по углам, Кирилл зашёл в диспетчерскую, где и выяснил, что никакого транспорта за ними никто не присылал, и они не могут сказать – что делать с прибывшими монтажниками. Но один из них, полный мужик с монгольскими усиками, наверное якут, сказал, – что через станцию Мамырь из Братска ходит электричка, и часика через три-четыре они как раз могут быть на месте, если поторопиться, от станции до самого посёлка всего-то километра два-три – рукой подать, но к ночи идти через тайгу он не советовал бы.