Не взывай к справедливости Господа
Шрифт:
По крайней мере, Кириллу Назарову так показалось, когда он увидел вывороченные трелёвочной техникой, изломанные, перекореженные и брошенные гигантские стволы деревьев по обочинам. Попадались и частые вырубки, и тогда тайга отступала, открывая большие проплешины в глухом массиве.
Было видно, что отсюда ушёл хозяин, и теперь здесь никому и не до чего нет дела – побыстрее ухватить и отбежать. Ухватить и отбежать! Шакальи повадки новой формации.
Автобус шёл ровно, мощный двигатель обдувал шумных пассажиров тёплыми струями воздуха. Можно было подумать, что здесь не самое чрево Сибири,
Ехали, ехали – и день как-то стал съёживаться, тускнеть. В половине четвёртого уже засмеркалось, солнце завалилось за деревья, и автобус, выбросив две полосы света, теперь мчался вперёд, как по сверкающим рельсам.
По обе стороны чёрной стеной стояла тайга, и свет мчался внутри широкого бесконечного тоннеля, выхватывая на поворотах молчаливые деревья.
Пассажиры уже стали подрёмывать, поскучнели, реже отпускались шуточки и подходящие к моменту матерки.
Но тут автобус внезапно выскочил на распахнутую освещённую улицу и остановился напротив длинного щитового здания с маленькой котельной, прислонённой к этому бараку. От котельной к помещению шли трубы одетые в чулок из стекловаты.
Рядом высокая труба дымила что есть мочи, обогревая настуженное здание.
Ну, вот и приехали! Встречай Мамырь тамбовских волков!
«Волки» оживлённо высыпали из автобуса.
Улица была пуста, только низкое чёрное небо, усыпанное сверкающими кристалликами звёзд. Такого неба на тамбовщине не увидишь, там звёзды норовят уйти всё больше в высоту, в зенит, а здесь они такие близкие, что хоть рукавицей сшибай.
Мороз уплотнил воздух, сделал его неподвижным и чистым с оптическим эффектом линзы.
Белые дымы, как заснеженные деревья, росли прямо из крыш с вершинами, уходящими туда, под самый свод, сливаясь с искрящимся туманом Млечного Пути. Огромный ковш Большой Медведицы цеплялся ручкой за остроконечный забор тайги огораживающей посёлок.
Утрамбованный ногами и колёсами снег имел твёрдость асфальта и только хрумкал пружинисто и резко.
Длинное приземистое здание перед приехавшей бригадой выхвалялось огромным крыльцом в русском стиле и громко называлось гостиницей, хотя это был всего-навсего дом для приезжих, с центральным отоплением, но без туалета. Причинное место, с оторванной дверью и с большими надолбами экскрементов перед ней, располагалось за домом, на задах, как говорят на тамбовщине.
Кстати, как убедились позже монтажники, сделать в этих местах столь необходимое и неотложное дело было не так-то просто: вначале следовало разжечь костёр, а после справлять нужду, иначе, как заметил Лафа, можно на всю жизнь остаться мудозвоном.
Все комнаты этой барачной гостиницы были заняты местными специалистами, периодически наезжавшим сюда из Братска вахтенным методом руководить делами леспромхоза. Поэтому приезжих расположили в большом, на половину здания, «красном уголке» с плакатами, фотографиями передовиков социалистического производства и другой теперь уже отжившей атрибутикой.
– Зовите меня просто, без дураков: Римма Марковна! – Объявившаяся комендантша, вернее, ватно-стёганая фигура в образе женщины, прокуренным голосом изрыгая короткие матерки, велела забирать из кладовки матрасы.
– А
На любой стройке можно найти такую Римму Марковну.
Пять-шесть матрасов оказались бесполезными в деле – ещё с осени подмокшие, они теперь промёрзли и коробились, как старый шифер на крыше.
Прибывшие специалисты сложили матрасы домиками возле чуть тёплых батарей, но они так и остались до утра горбатиться на дощатом некрашеном полу.
Это всё брехня, что водкой можно согреться!..
В ту ночь монтажники выпили всё, что можно только выпить, и – никакого результата!
Бригада в прямом смысле обледенела, как те неандертальцы при наступлении ледникового периода. Запертые в пещерах Европы, они просто вымерли, оборвав нить своей эволюции.
А монтажники – ничего! Поскалили зубы, разгоняя настоянным на водке крепким матом сибирскую ночь, и затихли.
«Если бы не батюшка Мороз, то неизвестно, куда повернула бы наша цивилизация», – думал с усмешкой Назаров, запаливая прямо на полу очередной агитационный листок, благо их тут было не счесть – тоже ушедшая цивилизация!
Монтажники у огня, словно клавиши перебирали, сведённые холодом пальцы грели, подбрасывая в огонь всё новые и новые листки. Но бумага, известное дело, горит быстро, и скоро было спалено всё что можно, даже почётные грамоты леспромхоза.
Замерзать бы им до утра, если бы не Мустафа. Прихватив заначенную от коллектива бутылку водки, он втихую нырнул в котельную делать удовольствие кочегару и себе.
Пока Мустафа делал себе удовольствие, горе-новосёлы медленно впадали в анабиоз.
В этот самый критический момент он и ввалился к ним раскрасневшийся, в расстегнутой до пупа телогрейке, в засаленных, но целых ватных брюках, держа под мышкой кочегара, аборигена здешних мест: то ли мальчика, то ли старичка с тёмным лицом хорошо пропеченного блина.
На груди аборигена электрическим кабелем были перепоясаны штаны, которые прожёг в самолёте неугомонный Мустафа. Мотня штанов была через край прошита медным проводом и теперь надёжно защищала от сибирского мороза, то, что в ней, то есть в мотне, обычно находиться.
Новые друзья, как говориться, махнулись не глядя, но Мустафа от этой сделки явно выиграл.
Абориген только мычал и ласково скашивал узкие глазки на Мустафу.
Окоченевшие ребята, поняв, в чём дело, ринулись в котельную, там был хоть и не Ташкент, но довольно тепло. Из топки небольшого приземистого котла, загораживая проход, торчало длинное, круглое, как телеграфный столб, полено. По мере сгорания это бревно постепенно надо было продвигать в топку – в этом была вся и хитрость.
Колоть и пилить такое бревно не надо, кончилось, прогорело одно, истопник шёл во двор за следующим бревном. И так всю зиму. Обойдётся!.. Рубить да пилить – себе дороже. У пилы две ручки, а истопник один. А колоть дрова, это ж надо топором махать!
Ни пилы не топора в кочегарке не оказалось. Ребята под бравое уханье засунули в топку для компании ещё пару брёвен, облепили со всех сторон котёл и медленно согреваясь, засыпали там, где стояли. Ночь прошла в одно мгновение.
– Музики! Музики! Давай подъём! Обвиднелось узе!