Не жалейте флагов

Во Ивлин

Безил откинулся на спинку дивана и как завороженный созерцал Пупку Грин. Ему нравилось, когда женщины вели себя так в минуты тревоги. Вид женщины в неприглядном положении всегда доставлял ему удовольствие. Так, в сезон поспевания спаржи он мог любоваться натекшим на подбородок женщины маслом, – пятном на ее красоте, делающим из нее посмешище, в то время как она говорит, и улыбается, и поворачивает голову, не подозревая о том, какой у нее вид.

– Прежде всего ты должна решить, чего ты боишься, – вразумлял он ее. – Если ты рассчитываешь, что на тебя будут сбрасывать фугаски, надо бежать вниз в убежище. А если рассчитываешь на газовую атаку, закрой верхний свет и никуда не уходи. Я бы, во всяком случае, не стал так волноваться из-за какого-то противогаза. Уж если они что применят, так это мышьяковый дым, и противогаз тут не поможет. На первых порах мышьяковый дым не дает никаких болезненных ощущений. Дня два ты даже не будешь знать, что тебя отравили. Ну, а там уж будет поздно. Собственно говоря, насколько я могу судить, как раз сейчас нас и обрабатывают газом. Если они летят достаточно высоко,

они могут просто пустить газ по ветру за двадцать миль от города. Симптомы, когда они появляются, прямо надо сказать, отвратительны…

Но Пупки уже не было в комнате. Она сломя голову бежала вниз по лестнице, тихонько вскрикивая на каждом шагу.

Безил оделся, пририсовал Венере рыжеватые усы и вышел на улицу.

Обычно малолюдный по воскресеньям, в то утро Южный Кенсингтон был и вовсе пуст из-за страха перед налетами. Какой-то мужчина в жестяной каске крикнул Безилу с другой стороны улицы:

– Эй вы, укройтесь в убежище! Да, да, это я вам говорю. Безил подошел к нему и тихо сказал:

– ВР-тринадцать.

– Что такое?

– ВР-тринадцать.

– Я что-то никак не допру…

– Вы обязаны допереть, – сурово произнес Безил. – Надеюсь, вы понимаете, что сотрудники ВР-тринадцать имеют право ходить где угодно и когда угодно?

– Да, конечно, виноват! – ответил человек в каске. – Я в ПВО только со вчерашнего дня. Два налета подряд – просто блеск! – Не успел он это проговорить, как сирены дали отбой. – Ах, так это просто розыгрыш! – воскликнул он.

Этот тип слишком жизнерадостен для служебного лица в первые часы войны, решил Безил. Жупел газовой атаки не произвел на Пупку достаточного впечатления: она едва слушала от страха; пожалуй, стоит испытать его на более восприимчивом слушателе.

– Не вешайте носа! – сказал Безил. – Возможно, в эту самую минуту вы вдыхаете мышьяковый газ. Следите за своей мочой ближайшие дни.

– Ни хрена себе! Как, бишь, вы сказали, вас зовут?

– ВР-тринадцать.

– А вы что, занимаетесь газом?

– Мы занимаемся всем. Бывайте здоровы. Он повернулся и пошел, но человек в каске следовал за ним по пятам.

– А мы его учуем или как?

– Нет.

– Ну там будем кашлять или что-нибудь в таком роде?

– Нет.

– И вы думаете, они сбросили его прямо вот в эту минуту и улетели, а мы теперь кандидаты в покойники?

– Дорогой мой, я ничего не думаю. Ваш долг уполномоченного ПВО – все разузнать.

– Ни хрена себе!

Будешь знать, как кричать на меня на улице, подумал Безил.

После отбоя в мастерской Пупки Грин собрались ее друзья-приятели.

– Я ни капельки не испугался. Я так удивился собственной храбрости, что у меня голова кругом пошла.

– Я тоже не испугался, только настроился на мрачный лад.

– А я так просто обрадовался. В конце концов все мы вот уж сколько лет говорили, что существующий строй обречен, правда? Я хочу сказать, для нас выбор всегда был: либо в концентрационный лагерь, либо взлететь на воздух. Я просто сидел и думал: уж лучше взлететь на воздух, чем быть забитым насмерть резиновыми дубинками.

– А я испугалась, – сказала Пупка.

– У вас всегда самые здоровые реакции, дорогая. Право, Эрчман сотворил с вами чудеса.

– Ну, не уверена, что на этот раз мои реакции были такие уж здоровые. Я поймала себя на том, что я молюсь.

– Не может быть! Вот это уж никуда не годится.

– Вам лучше снова наведаться к Эрчману.

– Если только он не в концлагере.

– Все там будем.

– Если кто-нибудь упомянет еще хоть раз о концлагерях, – сказал Эмброуз Силк, – я откровенно взбешусь. («У него была несчастливая любовь в Мюнхене, – пояснил один из друзей Пупки другому, – там докопались, что он наполовину еврей, и молодца в коричневой рубашке упекли».) Давайте смотреть картины Пупки и забудем про войну. Так вот, это, – сказал он, останавливаясь перед Венерой, – это, на мой взгляд, хорошо. Да, Пупка, на мой взгляд, это хорошо. Усы… Это говорит о том, что вы перешли некий художнический Рубикон и чувствуете себя достаточно сильной, чтобы шутить. Это вроде тех чудесных анекдотов с бородой в книге Парснипа «Снова в Гернике». Ты растешь, Пупка, дорогая моя.

– А вдруг это влияние ее старого проходимца…

– Бедный Безил, быть enfant terrible [14] в тридцать шесть лет уже само по себе довольно печально, но выглядеть к тому же в глазах младшего поколения неким одряхлевшим Бульдогом Драммондом… [15] Эмброуз Силк был старше Пупки и ее друзей; собственно говоря, он был сверстником Безила, с которым поддерживал призрачное, полное взаимной насмешки знакомство с последнего курса университета. В ту пору в Оксфорде середины 20-х годов, когда последний из бывших фронтовиков уже покинул его стены, а первый из озабоченных политикой пуритан либо еще не основался там, либо ничем не заявил себя, – в ту пору широких брюк, джемперов с высокими воротниками и автомобилей, стоявших ночью в Тейме у «Орла», люди еще почти не подразделялись на группы и группки, и своего рода духовной изощренности в погоне за наслаждениями было достаточно, чтобы связать двух друзей, которых в последующие годы далеко – так, что оклика не слыхать, – отнесло друг от друга волнами иных, более широких морей. Эмброуз в те дни участвовал смехотворно-бесславно в скачках с препятствиями, устраиваемых колледжем Христовой церкви, а Питер Пастмастер явился в танцзал в Рединге в женском наряде. Аластэр Дигби-Вейн-Трампингтон, хоть и был углублен в примитивные эксперименты, имевшие целью выяснить, как далеко готова зайти с ним та или иная похотливая девица,

только что выпорхнувшая в свет, все же находил время выбраться в Миклем, где, прихлебывая портвейн, без всякого порицания выслушивал подробные рассказы Эмброуза о безответной любви к студенту-гребцу. Теперь Эмброуз редко виделся со старыми друзьями, за исключением Безила. Эмброуз вообразил, что все его бросили, и порою, когда его заедало тщеславие и налицо была соответствующая аудитория, выставлял себя мучеником искусства, человеком, не пошедшим ни на какие уступки Мамоне. «Я не во всем с вами согласен, – сказал он однажды Парснипу и Пимпернеллу, когда те начали объяснять ему, что, только став пролетарием (с этим выражением у них не связывалось педантского намека на необходимость рожать детей; они просто хотели сказать, что он должен заняться каким-либо плохо оплачиваемым, неквалифицированным механическим трудом), он может надеяться стать мало-мальски ценным писателем, – я не во всем с вами согласен, дорогие Парений и Пимпернелл, – сказал он. – Но, по крайней мере, вы знаете, что я никогда не продавался господствующему классу». Настроившись на такой лад, он, как во сне, видел себя идущим по бесконечной улице фешенебельного квартала; двери всех домов стоят настежь, и ожидающие в них лакеи кричат: «Иди сюда, к нам! Ублажай наших хозяев, и мы накормим тебя!» Но он, Эмброуз, шагает все вперед и вперед, не обращая на них внимания. «Я безнадежно принадлежу веку башни из слоновой кости», – говорил он, Его уважали как писателя все, кто угодно, только не те, с кем он по большей части общался, и это было его несчастье. Пупка Грин и ее друзья смотрели на него как на атавизм «Желтой Книги» [16] . Чем добросовестнее он старался приладиться к движению и объединиться с суровыми юнцами последнего десятилетия, тем старомоднее он им казался. Уже сама его внешность, в которой было нечто от щеголеватости и блеска Дизраэли, выделяла его среди них. Безил при всей своей обшарпанности выглядел куда более натурально.

note 14

Ужасным ребенком (франц.).

note 15

Бульдог Драммонд - герой детективных романов английского писателя Г. С. Макпила (1888-1937), благонамеренный и добропорядочный гражданин, детектив-любитель, раскрывающий множество ужасных преступлений.

note 16

Иллюстрированный журнал, выходивший раз в три месяца с 1894 по 1897 год, в котором сотрудничали Обри Бердсли, Макс Бирбом, Генри Джеймс, Уолтер Пейтер и многие другие известные писатели и художники.

Эмброуз знал это и с упоением повторял слова «старый проходимец».

V

Аластэр и Соня Трампингтон меняли квартиру примерно раз в год под предлогом экономии и обитали теперь на Честерстрит. На каждое новое место они привозили с собой лишь им одним свойственный, неотторжимый от них, неподражаемый беспорядок.

Десять лет назад, без каких-либо усилий и сами того не желая, а лишь делая то, что хочется, они пользовались громкой известностью в фешенебельных кругах. Теперь же, ни о чем не жалея, даже не сознавая перемены, они оказались в тихой бухточке, где обломками кораблекрушения, выброшенными на берег после долгого подпрыгиванья на разгульной волне, лежали останки ревущих двадцатых, высохшие и побитые, на которые не позарился бы и самый невзыскательный собиратель выносимого волнами добра. Лишь от случая к случаю Соня удивлялась тому, как это в газетах не пишут больше о людях, о которых в свое время только и говорили; раньше, бывало, покоя не было от этих газет.

Безил, если не уезжал за границу, часто наведывался к ним. В сущности, утверждал Аластэр, они и ютились в такой тесноте для того, чтобы он не мог у них ночевать.

А у Безила, где бы они ни жили, складывалось по отношению к ним нечто вроде домашнего инстинкта – повадка, от которой кидало в оторопь съемщиков, въезжавших следом за ними, ибо бывало с ним и такое, что он, не успев выработать новые нормы поведения, – так стремительны были эти переезды – вскарабкается среди ночи по водосточной трубе и осовело замаячит в окне спальни или же будет найден утром во дворике которым проходят в полуподвал, – простертый ниц и бесчувственный. И вот теперь, в утро катастрофы, Безила устремило к ним столь же недвусмысленно, как если бы он был под парами, так что, даже ступив на порог их нового жилища, он еще не отдавал себе ясного отчета в том, куда его несет. Войдя, он сразу же направился наверх, ибо, где бы ни квартировали Трампингтоны, сердцем их домашнего очага всегда была спальня Сони, как бы являвшая собой сцену нескончаемого выздоровления.

За последние десять лет Безилу доводилось время от времени присутствовать на церемониях вставания Сони (их было три или четыре на дню, так как, будучи дома, она всегда лежала в постели); так повелось с того дня, когда она, еще в первой поре своей ослепительной красоты, чуть ли не единственная среди целомудренно-дерзких невест Лондона допустила в свою ванную компанию представителей обоего пола. Это было новшество или скорее даже попытка возрождения своего рода еще более золотого века, предпринятая, как и все, что бы ни делала Соня, без малейшего стремления к сомнительной славе: она наслаждалась обществом, она наслаждалась купаньем. В облаках пара среди присутствующих обычно стояли три или четыре молодых человека, которые со спертым дыханьем и не без головокружения глотали смесь крепкого портера с шампанским и делали вид, что подобного рода аудиенции для них самая обычная вещь.