Неандертальский параллакс. Трилогия
Шрифт:
— Ну да. Когда полиция, — би-ип, — или кто у вас занимается поддержанием законности, не смогла установить, кто преступник.
— Таких преступлений не бывает.
Мэри почувствовала, как у неё напряглась спина. Как и большинство канадцев, она была против смертной казни из-за возможности казнить не того. Все канадцы несли бремя стыда за несправедливое заключение Гая Пола Морина, который десять лет гнил в тюрьме за убийство, которого не совершал; Дональда Маршалла-младшего, который провёл в заключении одиннадцать лет за убийство, которого тоже не совершал;
Впрочем, возможно, сейчас она думает скорее как атеист, а не как добрая католичка. Верующий обязан считать, что Милгаард, Морин и Маршалл получат воздаяние на Небесах, которое искупит всё, что им пришлось пережить на земле. В конце концов, собственный сын Господа был казнён несправедливо, даже по стандартам Римской Империи; Понтий Пилат не считал Христа виновным в преступлениях, в которых его обвиняли.
Но из рассказанного Понтером вырисовывалось что-то похуже Пилатова суда: жестокость стерилизации вкупе с абсолютной уверенностью в том, что виновный установлен со стопроцентной точностью. Мэри с трудом сдержала дрожь.
— Откуда вы знаете, что приговорённый действительно виновен? Вернее, откуда вы знаете, что не приговорили невиновного?
— По архивам алиби, — объяснил Понтер, как нечто совершенно очевидное.
— По чему?
Понтер, по-прежнему сидя на другом краю дивана в кабинете Рубена, поднял левую руку и повернул её так, чтобы внутренняя сторона запястья была повёрнута к ней. Мэри увидела компаньон со сменяющимися на нём чужими цифрами.
— По архивам алиби, — повторил он. — Хак постоянно передаёт информацию о моём местоположении и трёхмерное изображение того, что меня окружает, и меня самого, того, что я делаю. Конечно, с тех пор, как я попал сюда, её сигналы до архива не доходят.
В этот раз Мэри не смогла подавить дрожь.
— Вы хотите сказать, что живёте в тоталитарном обществе? Что за вами постоянно наблюдают?
— Наблюдают? — бровь Понтера заползла на надбровный валик. — Нет-нет-нет. Никто не просматривает передаваемые данные.
Мэри озадаченно нахмурилась.
— Тогда что с ними происходит?
— Они записываются в мой архив алиби.
— А что это, собственно, такое?
— Компьютеризированное хранилище информации; куб из особого материала. Информация необратимо кодируется в его кристаллической структуре.
— Но если никто её не просматривает, тогда зачем?
— Я неправильно интерпретировала ваше слово «алиби»? — спросила Хак своим собственным, женским голосом. — Я понимаю алиби как доказательство того, что во время совершения преступления обвиняемый находился в другом месте.
— Э-э… да, — сказала Мэри. — Всё верно, это алиби.
— Ну так вот, — продолжала Хак, — архив Понтера является неопровержимым источником алиби для любого преступления, в котором его могут обвинить.
Мери почувствовала, как что-то переворачивается в её желудке.
— Боже мой… Понтер, то есть бремя доказательства невиновности лежит на вас самих?
Понтер мигнул, и Хак перевела его слова мужским голосом:
— А на ком же ещё?
— Здесь, в смысле, на нашей Земле, человек невиновен, пока его вина не доказана. — Уже произнося эти слова, Мэри сообразила, что есть много мест, где это не так, но решила не усложнять.
— И, как я понял, у вас нет ничего аналогичного нашим архивам алиби.
— Да. О, кое-где есть камеры наблюдения. Но они далеко не везде, и дома их точно практически никто не держит.
— И как же вы тогда устанавливаете виновность? Если у вас нет записи того, что происходило на самом деле, как вы можете быть уверены, что перед вами — тот самый, кто совершил преступление?
— Это я и имела в виду, говоря про нераскрытые преступления, — сказала Мэри. — Если мы не уверены… а часто мы не знаем даже, кого подозревать — то преступнику всё сходит с рук.
— Не могу сказать, что ваша система лучше, — дипломатично высказался Понтер.
— Но наша частная жизнь под защитой. Никто не заглядывает нам через плечо.
— Как и в нашем мире — по крайней мере, если вы не… не знаю слова. Тот, кто даёт другим видеть себя всего.
— Эксгибиционист? — предположила Мэри, удивлённо вскинув брови.
— Да. Их общественный вклад состоит в позволении другим просматривать трансляцию их компаньонов. У них специальные импланты с лучшим разрешением и большей дальностью, и они посещают всякие интересные места, так что другие люди могут видеть, что там происходит
— Но ведь, чисто теоретически, кто-нибудь может нарушить неприкосновенность чьей угодно трансляции, даже не эксгибициониста.
— Зачем бы он стал это делать? — спросил Понтер.
— Ну, не знаю. Потому что может?
— Теоретически я могу пить мочу, — сказал Понтер, — но на деле никогда не испытывал такого желания.
— У нас есть люди, которые считают взлом систем защиты интересной задачей — особенно те, что разбираются в компьютерах.
— Это вряд ли можно назвать общественным вкладом.
— Вероятно, — сказал Мэри. — Но послушайте, что если обвиняемый в преступлении не захочет вскрывать свой этот… как вы его назвали?… свой архив алиби?
— Почему?
— Ну, я не знаю. Просто из принципа.
Понтер выглядел озадаченно.
— Или, — сказала Мэри, — потому что во время совершения преступления он занимался чем-то неприличным? — Би-ип. — Неприличным. Ну, тем, чего обычно стыдятся. — Би-ип.
— Возможно, это будет понятнее на примере? — сказал Понтер.
Мэри оттопырила губу, раздумывая.
— Ну… ладно, скажем, я… ну, вы понимаете, занималась, э-э… сексом с… скажем, с чужим мужем. Тот факт, что я это делала, даст мне алиби, но я не хотела бы, чтобы другие люди узнали об этом.